relax ~
Название: Возвращение
Фандом: Slam Dunk
Персонажи: Сэндо Акира/Рукава Каэдэ, другие мельком, оригинальные персонажи
Рейтинг: R (общий)
Категория: слэш, джен
Жанр: драма, романс, повседневность, ангстовые мотивы
Тема: 12 – Повешенный
Размер: 10 720 слов
Предупреждения: пред-канон и пост-канон, Сэндо-центрик, нелинейная композиция, подразумевающееся насилие
Примечания: Немного о Японии, немного об игре; можно читать до, после или не читать совсем, если вы и так «в теме».
Про Японию:
Дарение открыток по праздникам в Японии распространено невероятно, это практически своеобразный культ. Их дарят всем подряд: от ближайших родственников до продавцов в магазинах. Открытка – это что-то само собой разумеющееся, чтобы от неё отказаться, желательно иметь веские основания.
Ритуальная кукла дарума – кукла, исполняющая желания и оберегающая волю пожелавшего. Её можно приобрести в Новый год в храмах (как правило, только одну). Это простая деревянная кукла, отчасти напоминающая русскую неваляшку, её определяющая черта – пустые глазницы (либо отсутствие глаз вообще). Загадывающий желание сам рисует кукле один глаз. Кукла хранится весь следующий год, в конце которого владелец решает для себя, исполнилось его желание или нет. Если да – он дорисовывает кукле второй глаз и оставляет её как своеобразный амулет, если нет – он должен отнести куклу в храм и сжечь.
В Новый год в японских храмах звонят колокола. Они бьют ровно 108 раз (причём это делают сами японцы, приходящие в храмы, и на каждый из ударов выстраивается немалая очередь), по количеству человеческих пороков, от которых в Новом году должны очиститься люди. Новый год можно считать наступившим по окончании колокольного звона. И люди, освобождённые от груза минувших дней, в некотором смысле начинают жизнь заново. Особенно в свете того, что Новый год – это второй (и, может быть, главный) День рождения для всех японцев.
Канагава – японская префектура, ближайшая к столичной. Центр в городе Йокогама. В этой префектуре разворачивается основное действие «Slam Dunk».
Сёнан – прибрежный район Канагавы, объединяющий три города, в т.ч. Камакуру. Именно здесь происходит большая часть событий «Slam Dunk».
Син-Йокогама – крупная железнодорожная станция на линии Токайдо, центральная для префектуры Канагава. Через неё проходят междугородние экспрессы и поезда линии Синкансэн. Главные станции в крупнейших городах Японии – это внушительные строительные сооружения, многофункциональные комплексы, в недрах которых можно найти не только билетные кассы и залы ожидания, но и, как минимум, гостиницы и кафе.
Атами – станция на линии Токайдо, западнее Канагавы (и Син-Йокогамы соответственно).
Сидзуока – префектура, граничащая с Канагавой. Считается, что на полях Сидзуоки произрастает лучший в Японии чай.
Гиндза, Асакуса – ветви Токийского метрополитена. Также здесь:
Гиндза – самый престижный город-район Токио.
Асакуса – один из деловых центров Токио. В Асакусе находится самый известный буддийский храм столицы. Асакуса соединяется прямой улицей (Асакуса-дори) со знаменитым парком Уэно.
Симбаси – станция Токийского метрополитена и один из крупнейших районов Токио, граничащий с Гиндзой, но по сравнению с ней относительно тихий, деловой.
Одайба – искусственный остров в Токийском заливе, соединенный Радужным Мостом с центром Токио. Активно застраивался в 90-е годы прошлого века и стал главным развлекательным центром японской столицы. Было ли на острове в 1993 году уже сооружено колесо обозрения, автор не знает(схалтурил…), но сейчас оно там точно есть.
Нарита – международный аэропорт Токио. От центральных районов по специально выделенной железнодорожной линии «Аэропорт – Токио – Аэропорт» до Нариты около часа езды.
Такси – оплата производится по следующей схеме: за первые два километра поездки взимается фиксированная сумма, за каждые последующие 274 метра – установленное дополнительное количество йен.
Чёрная соя – японский продукт, блюда из которого ещё несколько лет назад были важной составляющей праздничного стола исключительно в Новый год. Не то чтобы это был деликатес, просто в остальное время она не была распространена, а в Новый год спрос на неё вырастал в десятки раз. Сейчас блюда из чёрной сои – это только вопрос пристрастий, и в Новый год это или в любой другой день – значения не имеет.
Кори – японский лимонад. Со льдом.
Учебный год в Японии длится с апреля по март. Средняя и старшая школы – по три года обучения каждая.
Про канон:
Даты:
1 января – День рождения Рукавы Каэдэ.
14 февраля – День рождения Сэндо Акиры.
Спойлеры:
- Финальная игра Шохоку-Рёнан. (Для тех, кто ещё не осилил «Slam Dunk» и вдобавок забыл основную фабулу всех споконов.)
- Сцена «Сыграй со мной».
- И ещё пара спойлерных моментов, но без знания канона они даже заметны не будут.
Про баскетбол:
40 минут – стандартная длительность баскетбольного матча без учёта тайм-аутов и перерыва посередине.
Нулевой угол – любой из четырёх крайних углов баскетбольной площадки за «трёхочковой» линией. Броски с этих углов оцениваются в три очка и считаются одними из сложнейших, так как, во-первых, при броске из этих точек ненадёжно восприятие расстояния до кольца, во-вторых, отсутствует «подстраховка» щита: если мяч не попадает в кольцо сразу, он просто пролетает мимо.
30 секунд – временной интервал в баскетбольном матче, в течение которого одна команда может непрерывно владеть мячом и должна атаковать/совершить бросок. Если по истечении 30-и секунд бросок не произведён, мяч передаётся команде соперника – также на 30 секунд. Когда бросок совершён или мяч перехвачен соперником, отсчёт начинается заново.
Дисклеймер: герои Иноуэ Такехико, текст мой
Размещение: запрещено
Саммари: Новогодняя ночь, опаздывающий экспресс и история о том, как неприкаянность прячется за улыбкой.
«Возвращение»________
У старшей сестры всегда были тёплые ладони. Она брала его озябшие руки в свои, смыкала вокруг властные пальцы, словно защищая или заявляя права, и каждый раз говорила, что лучшая сестра на свете не позволит ему капитулировать перед каким-то абстрактным температурным понятием без тела и голоса. Девятилетний Акира спросил однажды, чем же ветер не голос, за что получил подзатыльник и кислородный коктейль. И совет приспособить своё развитое воображение куда-нибудь на благо себе любимому.
Старшая сестра была ехидной, безжалостной и нежной. Ей было плевать абсолютно, что люди о ней думают. Ему, наверное, тоже, потому что даже в одиннадцать он не сопротивлялся, когда она брала его за руку.
Ведь ему было тепло тогда, и сейчас, в девятнадцать, в обесточенном вагоне поезда, стынущего посеребрённым изваянием под упрямо алеющим глазом семафора, сейчас, когда время за стеклом смещается, соскальзывает, утекает, оставляя их небрежным, не сцепленным с реальностью пятном на железнодорожном полотне где-то между Атами и Токио, он тоже хочет согреться.
Он возвращается домой так долго. Последний декабрьский вечер за окном уже влился в январскую ночь.
Новый год успел раньше его.
***
Акира наблюдает из-под прикрытых век, как в вагон переходят люди из дальних частей состава. Только здесь система обогрева не дала сбой, а пассажиров немного, уместятся как-нибудь. Всё-таки большинство в полночь первого января предсказуемо, но разумно предпочитают находиться если не там, где семья, уют и виден фейерверк, то, по меньшей мере, там, где планировали. Планы Акиры полетели к чертям три часа назад.
Невнятная субстанция внутри черепной коробки, очевидно, костенела тоже, зацепившись за воспоминание об очень похожей ночи. Правда, Акире не было холодно в тот раз. Под яростным взглядом Рукавы Каэдэ что-то горячее закручивалось под рёбрами, вынуждало презреть логику и терпеть удвоенный жар в груди и висках – от собственной несуразности. Акира умудрился преподнести Рукаве новогодний презент в ту ночь.
То, что это была случайная встреча малознакомых – если без прикрас – людей в опаздывающем экспрессе в час пополуночи главного праздника в году, он старался в картину событий не включать. Нечто претендующее на здравый смысл подсказывало, что в таких обстоятельствах подарки обычно не делаются. Собственно, в таких обстоятельствах им и взяться неоткуда. Акира со здравым смыслом откровенно не дружил. Молчание Рукавы в ответ на сей знаменательный душевный порыв явно доказывало, что с чужим здравым смыслом он тоже связываться не хочет и ему проще взять, что дают. Тем более после единственного приведённого Акирой аргумента, который Каэдэ, наверняка тесно пересекавшийся с японским бытом, не потрудился чем-либо крыть:
- Так… Новый год же, Рукава… кун.
А может, его добило это самое «-кун», кто знает. Но с миниатюрной картонкой в руках с совершенно не угадываемым содержимым он выглядел словно ребёнок, впервые выступивший со стихотворением на утреннике в детском саду и вместо обещанной мамой конфеты (из-за которой он и отважился позориться с этим стихом) получивший обшитый звёздами увесистый мешок редких сладостей или управляемый автомобиль. Как бы и хорошо, а вот с чего вдруг, что с этим делать – и он вообще не за этим шёл.
А затем Рукава почему-то сказал:
- Не только.
И с возросшим сомнением покосился на презент. Против открытки, вложенной под ленту, он выступить не мог.
Акира тогда улыбался неловко и прятал скрещённые пальцы под пушистым шарфом. Несравнимая глупость, которой он начинал год, обещала дать плоды. Такие же глупые, разумеется, – Акира себе не льстил.
Он просто отвернулся к окну, наконец-то выхватывавшему из смываемого скоростью пейзажа огни праздничной Канагавы, и как мог изображал незаинтересованность. До нужной станции оставалось десять минут, и Каэдэ наверняка выбирал: примерить обратно статус незнакомых людей и отсесть метра на три – или не заморачиваться и уснуть здесь же, рядом с «придурком Сэндо» и его идиотским подарком.
Направляясь к выходу спустя несколько минут и приноравливая движения под замедляющийся ритм колёс, Акира подёргал не удравшего далеко Рукаву за капюшон:
- Твоя следующая. Не проспи.
Схлопотав памятный новогодний синяк и поплатившись отдавленными конечностями, Акира зарёкся впредь кого-то будить. Зато услышал сонный бубнёж за спиной, с которым и вышел в занимающийся январь:
- С Новым годом, идиот.
***
Акира съёживается в кресле, поджимает пальцы в плену ботинок и мёрзнет в прогретом вагоне при нуле градусов за окном, забывая сочувствовать виновникам своего долгого возвращения. Люди волнуются, люди отдаются жестам и шёпоту, люди заполняют ожиданием уже, наверное, пустивший корни бесполезный обрубок цивилизации. За четыре часа-то. Неудивительно.
Люди переживают, изводят себя и кислород, как-то слишком вслух пытаются примириться с бессмысленностью рассчитывать на альтернативный способ передвижения. Не здесь. Не сейчас, в конце концов.
Некоторые взбудоражены из-за другого; некоторые достаточно человечны и порядочно не сдержаны, чтобы это замечать. Где-то впереди сошёл с рельсов пассажирский экспресс. На скорости сто километров в час.
Кто-то будет возвращаться дольше, чем он, думает Акира.
Кто-то не вернётся совсем.
***
Акира зажмуривает веки, почти насильно вылавливая из закоулков эмоций сострадание к неизвестным, но вместо этого вспоминает, как качала головой сестра тем захватывающим летом в старшей школе, когда баскетбольный мир Канагавы беспардонно ткнули спесивым носом в реальность с названием «Шохоку». Сестра отказывала Акире в приюте на всё время летних каникул. Отказывалась признавать, что её дорогой брат трус. Ты ведь не боялся учить, без слов упрекала она. Так тем более не бойся желать удачи.
- Вы выиграли? – спросила сестра в безоблачный июльский полдень, когда Акира лично объявился на пороге. Она не спрашивала при телефонных разговорах, не выписывала спортивный журнал. Она разглядывала его лицо, ерошила волосы и, улыбаясь, пытала.
- Это ничего, – продолжила улыбаться она, не запнувшись о колкое «Нет». – А ты и сейчас такой.
Он спросил у неё «какой?» только через три дня, сидя на корточках перед годовалым племянником, растерянно покачивающимся на слабеньких ножках.
- Делаешь всё, чтобы заставить кого-то другого показать, насколько он хорош.
Она смотрела на его руку, протянутую к малышу раскрытой ладонью вверх.
- Манишь пальцем. Вызываешь. Ведь так?
Акира приготовился хмыкнуть что-нибудь скептическое, но в этот момент крохотный мальчишка шагнул к нему. И ещё раз, и ещё, пока не преодолел невообразимую для себя пропасть в пять с половиной шагов. Не сводя любопытных глаз с вытянутой руки.
А сестра посмеивалась и грозилась выгнать невозможного младшего брата взашей, пока сын вместо долгожданного «мама» не обрадовал её первым словом «Акира».
А последнюю накануне отъезда ночь она провела у Акиры в изголовье. Гладила его по волосам и безмятежно шептала:
- Ты только возвращайся всегда, ладно? Ну и пусть проиграли. Тоже мне.
И в самом деле. Его племянник, например, не узнает имени своего отца. Сестра тоже не знает – продуваемая зимним ветром столичная подворотня, связанные за спиной руки и затянутый пояс на шее не располагали к знакомству. Малыш сейчас жил только потому, что умоляли врачи. Спустя упаковку сильнодействующего снотворного, два разбитых зеркала и шрам на животе любимого брата она перестала сходить с ума, услышав слово «мать». Она заново училась улыбаться. Своему ребёнку – дольше всех. Она хотела быть его мамой. Теперь.
К тому же, абонемент в психотерапевтический кабинет никто не отменял.
А Акира проиграл школьный баскетбольный матч. Всего-то. Не было сожалений – одно лишь вежливое удивление собственной неспособностью ощутить вину.
Проиграли. Акира видел, как плачут товарищи по команде; как пальцы на так и не опущенной руке капитана вздрагивают в такт гаснущим ударам мяча, как горестно сводит брови Кошино и как Икегами-сан напрягает плечи, чтобы не ссутулиться и не потупить взгляд. Он ведь видел, а сам и в лице изменился не особо. Кажется, он думал о том, что пока разочарование в глазах Маки-сана – оттого что не получится сыграть с ним, с Акирой, а не оттого что Акира вот прямо сейчас проиграл, всё хорошо.
А ещё он думал о том, какие красивые у Рукавы Каэдэ руки, когда тот бросает мяч.
***
Голос в динамике извиняется и подбадривает без устали, видимо, подпитывается энергией от постоянно сопровождающей его музыки. Вырубили бы уже. У людей печаль.
А Акире начинает казаться, что он не едет никуда. Что это сон, мутный и чудной, а проснувшись, он найдёт распахнутым окно. Или лучше не надо, лучше пусть всё наяву, а то вдруг только здесь он возвращается куда-то. Даже если руки онемели, а на электронном табло он видит 70:66. Пускай с той игры минули года, и мёртвые грани цифр на экране неоднократно зажигали каждую из своих линий, складываясь в не чтящий предрассудки итог.
Акира помнит, как леденели кончики пальцев – во второй раз с тех пор, как он взял в руки мяч. Вины не было – был медленный, крадущийся холод, растекающийся по телу от кромки ногтей, окольцовывающий шею, кристаллизующий вдыхаемый воздух.
Какой-то час назад в течение полутора лет Акира не задавался вопросом, видят ли его без мяча. Надо ли это кому-нибудь.
Акира наивно решил, что это всего лишь откат – ведь на площадке и он самолюбив. Он оставался слеп до вечера в зените лета и просьбы «Сыграй со мной».
Тогда и захотелось вернуть незнанье, в котором победа виделась достаточным курсом лечения.
Акира даже попробовал.
В то прекраснейшее злополучное лето он отказывался участвовать в любых командных вылазках за пределы спортивного зала. У него оставались удочка и мяч. Холод отступал, когда сетка под кольцом колыхалась, подтверждая попадание в цель. Холод не напоминал о себе, когда волны теснились у пирса, отбирая друг у друга поплавок. Акира наблюдал. Всматривался, пока окружающая действительность не подёргивалась рябью, не начинала плыть и размазываться, как желе. Тогда каждый шаг снова зависел от него, требовал концентрации, терпения и азарта. Акира чувствовал себя целым.
Каким-то раздражающе душным, тянущимся вечером его уединение нарушил Фукуда. Постоял, подпирая изнутри дверь, меланхолично отсчитывая вслух время, пока Акира раскручивал на указательных пальцах мяч, перебрасывая с руки на руку.
- Это такие у тебя тренировки? Больше на медитацию похоже.
Акира пружинисто качнулся на носках и обернулся.
- Может, она и есть. Зато ощущение мяча настолько привязывается к коже, что ты легко осознаёшь сам мяч продолжением себя.
Фукуда наклонил голову, по-прежнему сохраняя на лице маску мягкого безразличия.
- Тебе так уютно? Одному?
Акира легкомысленно улыбался и молчал. Не говорить же, что… холодно.
- Думаешь, команде нужен ас, приносящий победу?
Фукуда выглядел расстроенным. Он живо вспыхивал, но не сердился по-настоящему, излишне остро для этого реагируя.
- Команда – не друзья для тебя, так?
- Пока я побеждаю, мне всё равно.
Почти ласково пущенный с нулевого угла мяч как приклеенный устремился вперёд по ювелирно-точной невидимой траектории и нырнул в ждущий его металлический круг, едва взволновав паутину под ним, и практически с деликатным звуком ударился о пол.
Скорее всего, Фукуда – Фукуда, так и не уверившийся в принятии командой, Фукуда, не признававший себя вторым, – мечтал раскрошить ему зубы и отбить почки, но сердиться и правда не умел. Вместо этого он подобрал прикатившийся к ногам мяч и расслабленно шагнул навстречу Акире:
- Давай. Учи меня. Побеждать учи, капитан. Чтобы тебе как можно дольше было всё равно.
Чтобы я мог возвращаться туда, где нужен, благодарно додумал Акира.
Мяч был тёплым, впереди ждали Шохоку и Кайнан, Фукуда стоически держал лицо, словно очередной провальный блок таким и планировался, и Акира улыбался ему зло и весело.
Особенно когда заставлял «медитировать».
Той, первой, зимой – той самой, когда Акира легко совершал глупости, – Рёнан выиграли префектурные соревнования. Киёта ещё неделю после ходил с вздыбленными волосами и бросался на всё живое, не замечая, как грозный Маки-сан за его спиной с подозрительным весельем смеётся себе в кулак. А Сакураги пинал мячи, шкафчики и сокомандников и, заламывая руки, вопрошал в пустоту, «когда же Фуку-чан научился «защищать».
Той зимой Акире не пришлось думать, что он кого-то разочаровал.
И поэтому все мысли днём и ночью были заняты красивыми руками одиннадцатого номера Шохоку, посылающего мяч в кольцо.
Лечение не спасло.
***
Движение колёс едва ощущается – в него и не верится почти. Облегчение из динамиков самозабвенно протягивает свои децибелы к притихшим узникам горе-поезда. Люди вскидываются, как псы под потоками воды, трясут головами, то ли избавляясь от дрёмы, то ли отбрыкиваясь от доброго, но ошпаривающего слух вестника. Все они, сейчас бездомные, наверняка позабыли об экспрессе в нескольких километрах впереди.
Интересно, думали ли они о нём всерьёз.
Сам Акира полюбопытствовал бы, не бросился ли под поезд кто-нибудь.
Прав кое-кто, утверждая, что у него паранойя.
«Син-Йокогама», – воодушевлённо сообщает голос в динамике. Такой счастливый, как будто объявил Токио. Девушка у противоположного окна, вынужденного проглатывать изрядную долю огней мини-города, зовущегося станцией, недолго думая, высказала это вслух.
Акира давно не считает Йокогаму без пяти минут домом. Да он в Канагаве по-настоящему никогда и не жил. Три года учился, рыбачил и играл в баскетбол. Больше и не было ничего. И адрес его давно чужой. Только одно воспоминание выбивается из рамок «временного пристанища», обнаруживая глубоко внутри согласие признать этот прибрежный мир домом. Воспоминание, от которого теплеют руки.
А виновата во всём была дефицитная чёрная соя.
...Так Рукава не испепелял взглядом, даже когда его, уже второкурсника, Акира назвал новичком. Матч в итоге обратился феерией, а от них двоих шарахались их же товарищи – с редкостной солидарностью. Акира честно старался не ржать во время игры, но, судя по красноречиво безмолвному Кошино, театрально «сворачивающему» кому-то шею, и зашкаливающей взрывоопасности Сакураги, его усилия успехом не увенчались. Впрочем, с Шохоку всегда было забавно. Жаль, матч был неофициальный.
А теперь самый веселящий и самый смущающий Акиру элемент незабвенных Шохоку стоял перед ним в патетичном молчании, гипнотизируя взглядом чужую корзину с продуктами. Пантомима разыгрывалась у кассы супермаркета в час-пик. Тридцать первого декабря.
- Ты… – наконец отмер Рукава. – Опять ты…
- Э… – несмотря на привычную диспозицию, Акира немного опешил от неприкрытой жажды убийства, как круги по воде от брошенного камня, расходившейся от Рукавы. – Привет!
- Ты… – никак не желал конкретизировать сиюминутные претензии Каэдэ, продолжая просверливать дыру в потенциальных покупках Акиры.
- Эм… Рукава? Давай отойдём, что ли. Мешаем. – Акира посторонился, пропуская очередь, в принципе не надеясь, что Рукава последует за ним.
Однако.
- Рядом с твоим домом магазинов нет? – выдал Рукава, ткнув в корзину пальцем.
- Э… – высказался Акира в очередной раз и не без оснований ощутил себя идиотом. Стоило срочно раскопать корень проблемы. – Объясни по-человечески. Что не так?
Но поддержать разговор Каэдэ нужным не посчитал, и Акира чисто из спортивного интереса включился в игру в гляделки. Знал бы он, какие тяготы заботят будущих звёзд мирового баскетбола.
Знал бы, что в результате ему померещится, как разномастные упаковки в корзине расползаются по углам, выталкивая на передовую безвинную пачку сои. Её, несчастную, и истыкал всю взглядами-жестами Рукава.
Ну, да, последнюю пачку забрал Акира. Кто, если не он.
Грешен.
- И так не найти что нужно, а тут ещё всякие шляются где не просят.
О. Продолжительное молчание пошло Рукаве на пользу. Поднакопив сил, он стал велеречив.
- Сёнан не так велик! – жизнерадостно оправдался Акира.
Растративший, видимо, не все силы Рукава даже ответил. Коротко и непечатно. На что Акира улыбнулся совсем уж неправильно. Лукаво. Намекающе.
- Не слишком ли ты пристрастен, Рукава… кун? – Акира понимал, что его несёт, что надо бы сдать назад, но с этим мальчишкой «так, как надо» не срабатывало. – Мы всё же не на площадке.
Глаза напротив потемнели – точь-в-точь море, враз лишившееся света с оттеснённого облаками небосвода, и Рукава – уязвлённый, наверное, – рванул прочь. Акире бы смолчать, но…
Но.
- Стой, Рукава! Подожди, не злись. Всё-таки Новый год. – «Где-то я это уже слышал». – И ты в чём-то прав. Вот, держи. – Акира широким жестом преподнёс Рукаве выуженный из корзины предмет раздора.
Каэдэ оскорблённо поджал губы.
- Без подачек обойдусь.
«Да что ж такое?! Зачем ерепенился тогда?»
- А это… пусть это будет подарок! – попытал удачи Акира. – В честь Нового года! – добавил он и заметил, как дрогнули губы Каэдэ – непроизвольно, словно…
«Не только».
- Хотя… – Акира заговорщически глянул на упаковку в своей руке. Каэдэ дёрнулся, закипая снова. Наушники, свисающие с плеч, качнулись, возмущённо клацнув друг о друга. – Рукава, в прошлый раз ты сказал «Не только». Помнишь?
Молчание в ответ было показательным, но уже привычным.
- Скажи, что ты имел в виду, и чёрная соя твоя.
- День рождения у меня первого числа, – и не думая ломаться, нудным голосом сообщил Рукава и спокойно потянулся за упаковкой. Своё он брал всегда.
- А? – распахнул глаза Акира. – Э… – Он опустил взгляд и увидел, как Рукава без стеснения выворачивает у него из руки коробку с соей. – Рукава?
- Дай.
- Рукава…
- Отдай. Я уговор исполнил.
Анализировать сразу стало как-то некогда и не к месту.
- Эй.
- Что?
- Можно ещё условие? Одно?
Категоричности в хватке Каэдэ будто бы поубавилось. Что это? Любопытство?
- Нечестно играешь, – на удивление беззлобно уличил Рукава.
Любопытство, оно самое. А ведь Рукава всегда вслушивался в слова Акиры на площадке. Хотя бы для того, чтобы обернуть их против него.
- Ну, да. В этом я ас.
- Идиот.
- Так как?
- Хм. Говори.
Была не была.
- Пойдём завтра гулять. На фестиваль.
Три. Два. Один…
- Совсем больной? – прозвучало бы философски, если бы не досадная мелочь.
- Вообще-то по умолчанию ты это условие уже принял.
- Когда?!
- Только что. Ты вырвал у меня пакет. – «Хотя я знаю, что это от праведного гнева...»
Чёрная соя из главного приза превратилась в злейшего врага. Для Рукавы, потому что для Акиры главным призом было нечто иное.
- Не понял.
- Ну, как же? Ты ведь сам согласился на дополнительное условие. И сою ты мог забрать только в том случае, если это условие принял.
- Бред.
«А то я не знаю».
Терпение Рукавы мнилось Акире мыльным пузырём с тончайшими стенками, грозящими лопнуть без предупреждения. А играть с пленённым ветром так же опасно, как и с открытым огнём, подозревал Акира. И сцеживать в его затаённое дыхание всю свою грязь не очень-то благородно.
- Ты, как всегда, прав, Рукава. – Акира улыбнулся. – Ладно, забудь. Бывай.
Помахав сое на прощанье, Акира передислоцировался к кассе.
- …я пойду!
- Хм?
- Если таковы... правила. – Рукава смотрел с вызовом. Был готов играть в любых условиях?
«Ну, что же ты. Ведёшься на провокации. Я думал, мы это уже прошли. Правда, я... не собираюсь отказываться».
- Ну, тогда… чтобы никому не было обидно… – Акира выразительно покосился на многострадальную сою. – Предлагаю нейтральную территорию. Да и в большом городе я давно не был.
Рукава не был в настроении обсуждать. Йокогама была обречена.
…Нейтральную территорию приняли благосклонно за счёт баскетбольного павильона, открывающего вход в празднично разряженный парк. Всё остальное для Рукавы, который свой мяч почему-то не захватил, в сущности, перестало иметь значение. Вот только Акира не кольцо сменить сюда пришёл и жалеть Каэдэ не планировал.
По желанию Акиры у них состоялся тир, где Рукава расстрелял всё, что мог, включая потенциальные призы. Акира философски вздохнул и вернул расположение владельца тира изрядным количеством спущенных карманных средств и согласием после неизбежной – а как иначе-то! – победы на самую нелепую награду из имеющихся.
Наградой оказался… плюшевый баскетбольный мяч (хозяин сообщил по секрету, что это задумывалось подушкой). Умилившийся Акира, просмеявшись, рискнул передарить его Рукаве. А тот, скучный какой, взбесился:
- Если собираешься продолжать в том же духе, иди с девушками своими гуляй!
- Девушки? – Акира притормозил, преувеличенно внимательно разглядывая выигранный мяч. – Ну да, конечно. Девушки.
Девушки. Само собой. Девушки были, и немало. Прекрасные девушки. Вроде бы. Акира не мог вспомнить ни одного лица, а на руки давно не смотрел. Всем этим девушкам он так многого и не объяснил. Но им, пожалуй, и не хотелось, раз все они без исключения теперь безликое прошлое.
- Девушки – это здорово, но я их не устраиваю. Чтобы всерьёз.
- Хм.
- Ну да. Звезда не оправдывает ожиданий, как-то так.
- Хм.
Не стоило, видимо, вспоминать о девушках. Они точно какими-то своими внутренними антеннами фиксировали подобные оплошности. Как две тут же объявившиеся – само очарование.
- С Новым годом, мальчики! Подарки выбираете? О, мяч. И вы… высокие такие. Баскетболисты, да?
Сама предсказуемость.
- Ой, круто. Обожаю баскетбол!
Это она зря.
- Да нет, девочки, извините. Высокие – это да, но мяч… игрушечный. Видите? В тире выиграли. Не расстраивайтесь, вам ещё обязательно повезёт! А мы, пожалуй, пойдём.
И уволок Рукаву в толпу.
- И что это было? Где твоя благосклонность к фанаткам?
- Не люблю… кокетство. И тебе не кажется, что, обожай эти милые леди баскетбол, они знали бы нас в лицо? И нет, я не зазнался, не закатывай глаза. Да и назвать вот это мячом…
- А тебе не кажется, что девушки просто пытались таким образом познакомиться, разговор завязать? И ты упустил замечательную возможность показать себя кем-то, кроме как звездой одной из лучших команд?
Акира, заслушавшись с непривычки (многовато слов за раз для Рукавы Каэдэ!), впечатлённо присвистнул.
- Оу… Рукава, ты, оказывается, разбираешься в вопросе!
- Естественно, я знаю своих главных соперников…
- Да я не о том! – разулыбался Акира. – Я о девушках!
В мгновение ока Рукава отобрал у него сетку с мячом и заехал по голове.
- Да за что? – негодующе возопил Акира, подбирая брошенный тут же трофей. – Рукава, ты варвар!
Как бы то ни было, тема прекрасных дам заглохла, не набрав оборотов.
- Я хочу есть. Ты что будешь?
Рукава молчал.
- Ах, да. Тебе же всё равно. Ладно. Тогда осьминоги. Я слышал запах осьминогов! Идём искать! Рукава? Эх… - Акира покорно умолк, отрезвлённый возвратившейся безучастностью будто вросшего в землю Рукавы. – Подожди здесь, ага? Не сбегай.
Акира вернулся с целой коробкой такояки и двумя внушительными веретёнами сахарной ваты. Каэдэ, безуспешно игнорируя нервный тик, наотрез отказался травиться этой «липкой ерундой на палочке».
- Тогда я отдам её какой-нибудь крохе, и травиться благодаря твоему снобизму будет она. Совсем маленькая, с неокрепшим организмом, забывающая мыть руки, и порция для неё слишком большая, она долго-долго будет её есть, и за это время коварная «липкая ерунда» соберёт на себя всю пыль, а тут ещё и чихают некоторые, я сам слышал, и вата будет таять, ребёнок запачкается – а одеты-то по случаю все в новое, нарядное! – и наверняка заденет кого-то, а это всё так неприятно, и родителям будет неловко, и девочка расстроится ужасно, а ведь сегодня такой важный праздник, и…
- Заткнись! – прорычал Рукава, отбирая вату и – заодно – такояки. – Молча ешь! Вату свою…
И пнул Акиру под коленкой. Для профилактики, видно.
- Я что, козёл отпущения? – вздохнул Акира, утаскивая осьминожку.
- Нет, ты просто…
…козёл. Кто бы сомневался. Акира благодушно кивнул, никак не прокомментировав заминку Рукавы, тактично зажёванную такояки.
Пока Рукава методично очищал коробку, невозмутимо чередуя печёных осьминогов с псевдокондитерской «ерундой», Акира чуть ли не кулаки кусал, перекрывая нездоровое желание болтать без умолку. Сегодня ему определённо было весело. Настолько, что вся разумность сошла на нет.
- У тебя такой вид… жалеешь, что приучен сдерживать обещания?
Каэдэ предпринял новую попытку изничтожить его взглядом и свирепо вгрызся в такояки. Акира даже отступил на пару шагов, мужественно прикрывшись сахарной ватой. Рукава лишь фыркнул в ответ и заявил, что снова хочет на баскетбольный аттракцион с подарочной колой. И когда Каэдэ налился этой колой под завязку, а баскетбольный павильон закрыли из-за того, что, кажется, перегорел механизм подачи мячей, Акира буднично произнёс, не отводя взгляд:
- Не строй планы на следующий Новый год. Они у тебя уже есть.
«Если только ты не улетишь в Америку».
Рукава таращился на него добрых пять минут, потом пожал плечами и ткнул банкой из-под колы в сторону почившего «Баскет Каунт»:
- Если починят, я подумаю.
За рекордно короткое время Акира доконал Рукаву баскетбольной импровизацией с участием плюшевого мяча и экспозиции хула-хупов, тремя хлопушками, последняя из которых – под влиянием угрожающей ауры Каэдэ, не иначе, – триумфально облепила выпущенным конфетти экстравагантную причёску Акиры, и едва ли не бочонком с кори, выпитым на спор неизвестно с кем, после чего Рукава выбросил белый флаг и запросился домой.
Точнее, без лишних слов закатил глаза и развернулся с дежурным «Пока».
Но перед этим запустил Акире в лицо своими перчатками. Насмотревшись, как тот дыханием согревает ладони, пострадавшие от знакомства с ледяной тарой из-под лимонада.
- Дуэль? – машинально ляпнул Акира.
- Пф.
- А! Тогда подарок, да?
Тут-то Каэдэ и «сделал ручкой».
Акира с полминуты смиренно лицезрел удаляющуюся спину, потом опомнился – это же Рукава! как можно вот так отпустить Рукаву?! – и увязался следом. Каэдэ доблестно терпел, но у самой станции его прорвало:
- Ты меня что, провожать удумал? Отвали, и так достал!
Акира примиряюще улыбнулся:
- Мне ведь тоже поездом возвращаться. Я с тобой не поеду, если не хочешь. И ты мяч забыл. Бери, а?
Каэдэ заскрипел зубами, но нелепую игрушку забрал.
- Что за… Ты бесишь сильнее, чем Сакураги.
- Эм… Потому что «не свой»?
- Потому что Сакураги – просто дурак, а ты к тому же и клоун.
Обижаться Акира не стал. Это же Рукава. Рукава, который разговаривал с ним о девушках и ел сахарную вату. Какие обиды?
- Рукава! – Тот, заколебавшись, всё-таки остановился перед самым входом на территорию внутренних линий «Син-Йокогамы». – С Новым годом! – Каэдэ не отвечал. Но и не делал следующий шаг. Акира усмехнулся. – И не только, Рукава. Не только. – Каэдэ кивнул, не поворачивая головы, и толкнул стеклянную дверь.
Акира действительно вместе с ним не поехал.
Стоя под темнеющим небом, он размышлял о том, что через год – да через три месяца уже! – его здесь не будет. Рукавы, вполне вероятно, тоже, но это будет означать, что Каэдэ… за горизонтом. Вряд ли они встретятся снова, пусть Рукава и сказал: «Я подумаю».
Оно и к лучшему. Чересчур хорошим было это первое января.
Неугодные сны возвращались именно в такие дни. Именно так.
Акира выдохнул, помотал головой и направился к входным дверям. На руках своего отражения в стекле он запоздало увидел чужие перчатки. И улыбнулся устало.
Эти перчатки не были подарком. Они знали руки Каэдэ.
…В конце концов, загадывать желания на Новый год обычное дело.
***
Поезд замедляет движение, вскоре опять набирая ход, и снова, и снова, бессистемно, не подчиняясь закономерностям, безотчётно выстраиваемым в голове. Путь закрыт, всего-навсего, но так бывает, когда слишком много дорог и поворотов впереди, и ты срываешься, не зная, как вычислить тот самый, верный. Не знаешь, куда пойти, чтобы не загнать себя в круге, когда за пределами его кто-то тебя ждёт.
Слишком много дорог было перед Акирой пять лет назад, в ту ночь, когда он в полной мере прочувствовал «Новый год». Когда он впервые необратимо опоздал. Когда полночь случилась слишком рано, и неизменно накачанная светом Гиндза стала ни с того ни с сего слишком тёмной, и он не мог, никак не мог найти свою сестру.
Дыхание было таким же рваным, как стук колёс, и споткнулось, оборвалось вмиг, пойманное в сачок тревоги, переросшей в незваный ужас. Этот ужас переполнял вызывающе светлый тупик, в котором люди-тени устроили обитель краденых вещей. Этот ужас, неясный, абсолютный, словно детский страх перед грозой, наполнил и Акиру, когда он заглянул в невидящие – он думал, навсегда, – глаза. Когда накрыл ладонью вывернутые под кричащим о боли углом заботливые пальцы.
Кровоточащая рана на животе, оставленная этими заботливыми пальцами спустя десять дней, не болела до середины февраля.
А в тот февральский день ему исполнялось пятнадцать, и он накопил достаточно денег на международный спортивный фестиваль. Сестра уже много лет грезила живым выступлением франкских роллеров. Спокойный, верящий в себя и в то, что «всё будет хорошо», он стучал в дверь её комнаты с утра. Она откликалась на стук всегда. Это был договор.
Но сестра не открыла дверь. Не отозвалась: «Сейчас!»
Сестра молчала долгую вереницу минут.
Он не ошибся, ведь за дверью, которую пришлось открывать без ключа, сестра очень крепко спала. С расчётом на то, чтобы самой не проснуться.
От её всегда тёплых рук почти материальный холод подобрался к рукам Акиры, впервые заковав их в какой-то новый, какой-то неправильный лёд. С тех пор он не знал, как их согреть. Сестра уже не могла. И Акира бы не попросил, заклеймённый адресованной ему полупьяной улыбкой и отравляющим шёпотом, доносящимся будто всё ещё с «той» стороны:
- Теперь-то что меня сторожить. Раньше надо было.
Сестра продолжала говорить – он слышал, он слушал, но отодвигался к двери, чтобы вошедшая мать не различила всего. Достаточно Акиры, выгравировавшего в подсознании каждое из этих слов.
А сидя вместе с матерью на скамье у палаты, он ответил на её «Мне жаль. И в такой день…»:
- Не всё так плохо, мам.
Не всё так плохо: он избавился от необходимости выслушивать признания и восторги и таскать в спортивной сумке вместо предназначенных для неё вещей годовой запас шоколада.
Не всё так плохо: сейчас он просто дремал на неудобной скамье, а в Новый год напротив сидел чертовски усталый врач. Тот врач сказал матери: «У Вас очень впечатлительный мальчик».
Впечатлительный? Да ладно.
Мальчик всего-то думал порой, изменится ли что-нибудь, если он узнает, кто это сделал. Если он размозжит ему череп.
Увидев сестру с осколком вазы в трясущейся руке с просвечивающими через выцветшую кожу сосудами, Акира передумал. Проломить череп было бы, несомненно, мало.
Стоило расчленить на живую.
В подробности своих фантазий он никого не посвящал, и сестра, застав его раздетым по пояс, попросила спрятать вдобавок к ножам и бритвам ещё и карандаши и в тот же день остригла ногти под ноль, а сразу после школьной выпускной церемонии семья Акиры переехала в Канагаву.
В первый год в старшей школе Акира прославился феноменальным талантом разводить всех на время. Причинами, как правило, выступали «проспал», «забыл», «заблудился», и люди отчего-то охотно верили в это. Но Акира и не жаловался, ведь искать того, кто поверит, что он не может заставить себя уйти до тех пор, пока не проснулась сестра, в его намерениях не было.
После рождения ребёнка сестра с матерью, воспользовавшись предложением перевода, уехали и из Канагавы, убедив Акиру остаться в Рёнан, и он решил не изменять себе и «просыпать» так же регулярно. Не в пример команде, безусловно, просто тренер Таока и однокурсник Кошино вдохновляюще сердились...
А в свой первый Новый год в полном одиночестве он так и не смог побыть один. Неотвратимо знакомые голоса ткали его сны; он затыкал уши, но они звучали внутри, они повторяли: ты опоздал, ты мешаешь, ты не смог. И каждый раз после, потом, когда Сёнан раскрасился летом, когда осень поджидала за следующим углом, и новое лето, и очередная осень, и насыщенно-синий бескомпромиссный взгляд пригвождал его к месту в разгар игры, и этот же взгляд недвусмысленно советовал «Отвали!» вне рамок и матчей, – привычные, почти нестрашные, неубывающие кошмары нашёптывали ему на ночь сказки.
«Я больше не буду тебя ждать. Можешь не возвращаться».
***
Беззвучно – шорох шагов не слышится – предчувствуется, – мимо кресел трагичной тенью проплывает проводник. Он не знает, как смотреть пассажирам в глаза, он кланяется каждому и даже не пытается подобрать слов для оправдания столь непостижимого происшествия – опоздания скоростного экспресса на несколько часов.
Вы прощены. Вот он, Токио.
Вот он. Прямо сейчас.
Мелодия из динамика, приветствующая станцию, накрывает сознание так же, как телефонный звонок в прошлое тридцать первое декабря. Телефонный звонок в квартиру в Токио, на номер, который Акира и восемь месяцев спустя не торопился раздавать.
«Неужели». К дверям хочется бежать, но в вагоне он не один.
А к телефону в суматошный предпраздничный вечер подходить не хотелось вовсе. Люди за день успели заколебать вживую, а щедрый заграничный Санта, как полагал Акира, предпочитал связь по иным проводам. Если, конечно, на эту связь выходил. Раз-раз.
~ Хай, – сказала трубка в ответ на унылое «Сэндо слушает».
И «слушать» стало единственно возможным, ведь голос у трубки в тот дрянной предновогодний вечер оказался настолько знаком, что в Санта-Клауса стоило поверить.
~ «Баскет Каунт» снова работает, – поведала трубка спустя шестнадцать секунд молчания.
Санта-Клаус был очень добрый. Разве Акира хорошо себя вёл?
~ Эй.
- Ох… Да… Мне… приехать в Канагаву?
~ Я давно не был в Токио.
Точно. Этот мрачный подарок диктует свои условия.
- Конечно. А… Куда хочешь пойти?
~ Колесо обозрения. Какое-нибудь.
- Эм… Одайба?
~ Пф. Это всё, что ты можешь предложить? Столичный житель.
- Я могу сказать, что плохо знаю город… Но это, конечно, неправда. Поэтому Радужный Мост.
~ Что?
- Там открывается лучший в Токио вид на Радужный Мост.
Тишина.
Когда трубка заговорила гудками вновь, Акире пришлось убеждать себя её положить. Всё было прекрасно, всё случилось на самом деле. Даже если эта реальность выглядела нелепее шутки.
«Баскет Каунт» заработал снова.
Главное было – из чрезмерной пытливости ума завтра не спросить, какими путями Рукава скрывался от Хикоичи.
Всё утро первого января Акира шатался по Асакусе. До мельчайшей карминной чёрточки изучил фонарь на Воротах Грома, заценил все сувениры и сладости, которыми в этом году щеголяла Накамисё. И только дойдя по Асакуса-дори до самого Уэно и обратно, Акира догадался сообразить, что приехал, мягко говоря, рано. Кто бы только знал. Сэндо Акира. Пришёл. Раньше. На несколько. Часов.
Зато в прихрамовой лавочке он купил неприветливо зыркающую пустыми глазницами даруму. Должны же традиции на чём-то основываться.
И разобранного воздушного змея купил. Никогда Акира не пытался запустить этого чудо-зверя с колеса обозрения. За это штрафуют? Или сразу арестовывают?
Приютившись на последние полчаса на не замеченной потоком людей скамье, Акира мысленно беседовал с дарумой. Вроде как спрашивал у неё, какие желания она лучше других умеет исполнять. Он взвешивал её на ладони, прикидывал, на что станет похоже это нечто, если приделать ему ноги. На что оно станет похоже, если нарисовать ему глаза, он думать не хотел, ведь сбывшееся желание – это слишком сказочно для него. Это безглазое священное нечто вызывало желание заплакать.
- Ты правда веришь, что это страшилище исполняет желания?
Рукава Каэдэ, на этот раз дополненный округлым довеском рюкзака за спиной, оказался наблюдательнее, чем среднестатистический «поток людей». И он что-то не сильно отличался от себя годом ранее. Потому Акира распрощался с многослойными теоретическими предположениями, нижним и самым безобидным пластом в которых было «Если вдруг что... а здороваться-то с ним как?»
- О… Не проверял раньше, так что стоит дать ему шанс… Или ты хочешь исполнить моё желание вместо него?
Растерянно моргнув пару раз, Каэдэ поинтересовался угрюмо:
- Что за желание?
«Ты, Рукава-кун. Обещаешь исполнить?»
- Секрет. – Акира улыбнулся широко и искренне. – Так что у нас по расписанию?
По расписанию у них значилась переправа на остров Одайба. Не было ярмарок и тиров, зато было колесо обозрения. С незабываемым видом на Мост Радуги.
Был Рукава, слегка ошалевший от экскурса в бытие Радужного Моста в исполнении Акиры. От печально разрозненных «органов» змея, так и вопившего о спасении из издевавшихся над ним рук.
- Ты… – пробормотал Каэдэ, – воздушных змеев собирал когда-нибудь?
- Эм… Давно… – непосредственно признался Акира. – Не помню, как тут и что…
- Тч.
Рукава вызволил измученные беспощадной фантазией Акиры детали и в считанные минуты сотворил прекрасное крылатое нечто. И Акира разомлел вконец: так похорошел мир вокруг. Радужный Мост, изумляющий и без абажура ночных огней. Залив, обволакивающий своим мерцанием с головокружительной высоты. Воздушный змей, бесстрашно подбирающийся к самому солнцу наперегонки с кем-то выпущенными на волю собратьями. И Каэдэ, отчего-то напряжённый, незлой, пожирающий взглядом этот же, волнующий Акиру, мир.
А ещё Каэдэ смотрел на него. По-детски прямо, пристально, точно изучал диковинного жука. И Акира улыбался ненавязчиво, как только умел, но каждую секунду спрашивая себя, куда деть взгляд. И снова начинал рассказывать о том, что увидит Каэдэ, если посмотрит по сторонам, о том, что это стоит того, чтобы потерпеть рядом его, Акиру, совсем чуть-чуть…
- Сам разберусь, - услышал он наконец. – Идиот.
И увидел лицо Каэдэ чересчур близко к своему. Губы Каэдэ чересчур близко к своим. Наверное, Каэдэ хотел этим сказать: «Заткнись». Прямо в губы, чтобы быстрее дошло.
А потом – поцеловал? – нет, сказал – прямо в губы:
- У тебя дебильная ухмылка. Бесит.
Причины, по которой – поцелуи? – да нет же, упрёки – переместились на шею и стали более чем взаимны, они не придумали. Не успели.
Лишь когда гомон сотен людей, поднимающийся над островом развлечений, неожиданно чётким потоком хлынул в бездействующий разум, Акира вспомнил собственное имя. И осознал себя полностью съехавшим с сидений на пол кабинки, а Рукаву – на своих бёдрах, неловко подогнувшим ноги. Каэдэ сосредоточенно сопел ему в ухо и по-хозяйски копошился в волосах, производя какие-то загадочные манипуляции проворными пальцами. Он вздыхал – разве что не хныкал, закусывал губу и время от времени тёрся носом о бровь Акиры, заставляя того изгибать брови ещё сильнее то ли от удивления – а Акира не знал, стоит ли удивляться такой малости после всех сюрпризов колеса обозрения, – то ли от банальной щекотки. Каэдэ в свою очередь пыхтел рассерженно и вцеплялся в своенравную бровь зубами, сразу заглаживая дерзость языком – и хныкать хотелось уже Акире. Это было настолько… домашним, что Акира успел позабыть, отчего громкие нестройные голоса чужеродным аккордом перебили самую безупречную дробь его заполошенного сердца, которому, кажется, дирижировал восторг, льющийся через край.
Но гармония всё не восстанавливалась, шум царапал барабанные перепонки и, почему-то, горло, а позволить кому-то увидеть Рукаву… таким казалось немыслимым. Этот Рукава был… для него.
- Рукава… Рукава! – Акира беспорядочно гладил его по спине через футболку – куртку они благополучно расстегнули… когда? Акира исступлённо стискивал ткань – хотелось задрать её повыше и окунуться в запах кожи Рукавы, найти губами выступающие контуры рёбер и проследить каждый языком, хотелось… – Рукава! – Акира сдавил в зубах ремешок своего воротника, расслабил пальцы, обхватывая напряжённые бока под ладонями, и резко оторвал Каэдэ от себя, усаживая на скамью. Тот непонимающе моргнул, сгрёб в горсти чужие пряди и бесцеремонно потянул. Акира тихо ойкнул, перетекая на колени перед грезящим наяву Каэдэ, обнял его крепко-крепко, напрочь лишая свободы для манёвра, и, помянув Будду, болезненно впился в шею.
Не разреветься Акире во второй раз за день помогло чудо – и всего три метра до земли, видневшейся в окошко над дверцей. Да и позор для мужчины, наверное, – плакать при мысли, что остался без волос. А Каэдэ смотрел на него диким взглядом, облизывал губы и водил внезапно нежными пальцами вдоль шейных позвонков. Паршивец.
- Рукава. Круг. Полный круг уже… два. Нам пора.
- Мм… Угу. Идиот.
Акира согласно покивал, поправил на Каэдэ разболтавшийся шарф и шлейку рюкзака, запахнул на нём куртку и, не встретив возражений, вытащил под матовое небо Токио. Воздушные змеи по-прежнему расписывали птичьими силуэтами лазурь, и Акира даже высмотрел в их стае своего «протеже». А в следующий момент человеческое море подхватило его и Рукаву и швырнуло в самую сердцевину волн, и когда Акира попытался надёжнее перехватить руку Каэдэ, ему в колени ударилось что-то, а тёплые пальцы, мазнув по ладони, исчезли, оставив после себя выплёскиваться из неверяще сжатого кулака стремительно остывающую пустоту.
- Рукава? – окликнул Акира – и осел вниз, притянутый к земле всё той же подлой силой. У которой оказались совсем не подлые испуганные глаза младшеклассницы в шапке с бубенчиком. Она хваталась за его одежду и жалась к ногам, озиралась и кривила губы, пробуя что-то сказать. Выходило глухо и оттого жалко. Акира задержал дыхание, прогоняя её страх из своих глаз, улыбнулся многократно отрепетированной на каждой знакомой душе улыбкой «Я глупый добрый маг» и поднял ребёнка на прямых руках, не мешая крутиться, искать и звать наконец прорезавшимся голосом. Очередное некстати свалившееся добро разрешилось ликующим «Мамочка!», и Акира отпустил порозовевшую от стараний девчушку к не менее перепуганной семье.
А сам остался стоять среди пёстрых живых фигур, возвышаясь над большинством из них. Достаточно было поднять голову: Каэдэ ведь тоже сложно затеряться в толпе. А он всё смотрел куда-то вниз, на десятки незнакомых, некрасивых рук, рассекающих этот чужой и некрасивый мир, и нестерпимо хотел себя пнуть. А в какой-то следующий по счёту миг рука в непозволительной близости от него приобрела засмотренный во снах абрис и цвет, и её нужно, важно было поймать. Ладонь естественно легла в колыбель его руки, словно предлагая себя, и он вынырнул из водоворота этих... однородных тел.
- Мамочка, – отчётливо прозвучало за спиной. Обернувшись, Акира словил по лицу тяжёлым недоумевающим взглядом.
- Ни к чему надо мной трястись. И что это было? Схватил, не глядя.
Во внезапно разболевшейся голове очагом запульсировало: Каэдэ стал щедр на слова.
Очаг распускался цветными этюдами: таких оттенков боли Акира ещё не испытывал.
Каэдэ стал щедр и бил словами наотмашь.
Так же, как и смотрел.
Это смешивало идеи, подходившие под ответ.
Только правильный не трогало.
- Я тебя по рукам узнаю. Всегда.
Выдернутое запястье подсказало, что ответ расценили как неверный.
- А я подумал, что ты как в том мифе… Не оглядываешься, потому что тогда я исчезну.
Ух, ты. Сарказм.
Боль разбавилась беспричинным весельем. Надо было завязывать. А он нарывался, полагаясь на своё умение… играть?
Во что?
- Пойдём со мной. Ко мне.
Каэдэ выжидающе молчал, и Акира знал как никто, что требуется сказать.
- Там рядом отличная площадка.
Каэдэ поправил пузатый рюкзак на плече и кивнул.
А дальше были Радужный Мост и забитая Асакуса, мимолётная вспышка сверкающей Гиндзы, безлюдные районы Симбаси и четвёртый этаж многоквартирного дома, где соседи предпочитали друг друга не замечать. Площадка за домом и правда имелась, но в угловой квартирке на четвёртом этаже Акира мог предложить вкуснейший в Токио чай.
К слову, Рукава ничем не дал понять, в курсе ли он, что Акира выбрал самый длинный путь. Достало ли его, что в течение этого длинного пути Акира воображал негромко, но вслух, чем на будущий год станет ещё привлекательнее Одайба.
Несколько минут ушло на исследование украдкой незнакомых стен, и Каэдэ примостился на высокий табурет у кухонной арки. Акира расторопно поставил чайник на огонь.
А ещё через минуту всё сделалось зря.
- Мяч. – Каэдэ прикипел долгим тёмным взглядом к оранжевому пятну в углу. – Сэндо, чем ты занимаешься в университете?
Мяч? Акира тоже взглянул на свой проверенный источник тепла. И стало как-то жутко, и комната мгновенно сузилась до яркой точки, пронзительной, как свисток судьи.
Акира хотел коснуться Каэдэ просто так. Мяч был давно не при чём.
Но пока Каэдэ искал мяч глазами, это значения не имело.
- Я больше не играю в баскетбол.
Точка взорвалась, хлестнув по зрачкам, и иглами прорешетила кожу, когда Рукава повернулся и посмотрел на него. Не с досадой.
С разочарованием.
И колесо обозрения в памяти вдруг выросло до неизмеримых высот.
Смешно, Акира. Ведь смешно же. Нет?
- Давай пить чай. Мама с сестрой передали – хором утверждали, что вкусней не бывает.
Рукава раздражался – нельзя было не понять. Рукава не хотел чай. Рукава хотел домой.
- Давай.
Почему это чёртово колесо не заклинило с их кабинкой наверху?
Значит, чай. Только не спрашивай. Нет.
- Я не понимаю. – Акира и не дёрнулся даже. Рисковал опрокинуть чашки. – Вроде ничего такого, но… О чём ты вообще думаешь? Ведёшь себя так, словно у тебя раздвоение личности.
Разве не смешно?
Рукава хмурился и морщил лоб. Акира не раз видел, как тренер делал так же. Прежде чем обрушить ему на голову плановую обличающую тираду.
Каэдэ не сказал: ты нервный. Не замечал раньше.
Как заблудившийся ребёнок. Напрягает.
Он не сказал: отпусти руку. Мне не нужна привязь.
Каэдэ спросил только: ты и не собирался играть со мной?
В баскетбол.
Каэдэ смотрел на мяч. С сожалением о потраченном времени. О том, что пришлось что-то говорить.
Сколько же колесо обозрения в диаметре? Акире хотелось узнать, с какой он падает высоты.
Рукаву интересовал тот Сэндо Акира, что выходил на площадку против него.
Чего уж там – самому Сэндо Акире тот, другой, больше нравился. Нравилась та его часть, которая сделала всё, чтобы ему нечего было терять. Не за что бояться. Очень удобно.
Тот Сэндо Акира никуда и не исчезал. Просто Рукава невзначай познакомился с мальчишкой, у которого не было ключа от комнаты, где засыпала мёртвым сном сестра.
Неудивительно, что он ему не понравился. Акире он противен.
- Твоя правда. – Акира кротко улыбался, покачивая жидкость в чашке. Лимонная долька категорически не желала всплывать.
- И глаза, как у побитой собаки. С чего вдруг.
Рукава Каэдэ жестокий.
Акира выловил лимон из воды и надкусил. Тёплый сок заструился по пальцам. Акира улыбнулся шире, сминая мякоть и отправляя образовавшееся бесформенное месиво в рот.
Нет, Рукава Каэдэ честный.
Акира тоже был честным. Не знающим, как уберечь то, что стало дорогим.
Промах. Время вышло. Свисток.
Акира просчитался. Их игра в жизнь один на один длилась не неполные три года, а, по совести, неполные три дня. Этого недостаточно, чтобы попадать десять из десяти. И Рукава Каэдэ знал, как добиваться своего. Сэндо Акира умел только играть. А игра – это ведь не всерьёз.
А когда всерьёз – то глаза, как у побитого пса.
У Акиры всякого была одна постоянная: лицемеров он не любил. И для Рукавы лицемером снова становиться не собирался. Может, и раздвоение личности, кто разберёт. Но минимум три дня Акире было плевать, как точно Рукава бросает мяч. Минимум три дня Акира представлял руки, которые этот мяч держали. У них разные… приоритеты.
Рукаву Каэдэ устраивал исключительно вызов – в пределах видимости щита. Тем «собой», который бы его поддержал, Акира с некоторых пор быть не умел. Тот, «другой» Акира не сглатывал бы в горле ком, распознав в рюкзаке у Каэдэ баскетбольный мяч.
- Я провожу тебя до станции, Рукава. Прости за испорченный день.
Каэдэ аккуратно поставил полупустую чашку на стол. Он вряд ли понимал, но это было нормально. Три дня – пустяк, а через три месяца он будет свободен. Знать, чего хочешь, – прекрасно.
«Свали, наконец, в Америку».
- Это всё?
«Учись хорошо. Выпускные экзамены, как-никак».
- Лучше выйти сейчас – в праздники грандиозные очереди за билетами. И перчатки не забудь.
Так проще. Уходить, оставляя позади пустой дом. Возвращаться, не боясь, что кто-то внутри не захочет, чтобы он открыл дверь.
Не бояться обронить ключ.
Мяч.
Чтобы быть впереди, необходимо повернуться спиной.
Отвернуться.
А Акире вновь, как дышать, стало необходимо смотреть.
…Раскинувшись на постели и легонько подбрасывая неуютно холодный мяч, Акира рассеянно вспоминал, поздравил ли Рукаву с Днём рождения. Мяч вертелся, заполняя собой всё пространство вокруг, расползался по радужке, ярче и ярче полыхал в средоточии мира. А потом лопнул посередине и начал осыпаться оранжевой крошкой изнутри, пока не превратился в двухмерный контур самого себя. И сдвинулся по часовой стрелке, чуть-чуть, замирая, и опять, завораживая и мучая схожестью с чем-то.
С колесом обозрения, возможно.
Каэдэ подал руку первым в этот раз.
…Безглазая кукла до сих пор лежала в кармане плаща.
***
Продолжение в комментариях.
Фандом: Slam Dunk
Персонажи: Сэндо Акира/Рукава Каэдэ, другие мельком, оригинальные персонажи
Рейтинг: R (общий)
Категория: слэш, джен
Жанр: драма, романс, повседневность, ангстовые мотивы
Тема: 12 – Повешенный
Размер: 10 720 слов
Предупреждения: пред-канон и пост-канон, Сэндо-центрик, нелинейная композиция, подразумевающееся насилие
Примечания: Немного о Японии, немного об игре; можно читать до, после или не читать совсем, если вы и так «в теме».
Про Японию:
Дарение открыток по праздникам в Японии распространено невероятно, это практически своеобразный культ. Их дарят всем подряд: от ближайших родственников до продавцов в магазинах. Открытка – это что-то само собой разумеющееся, чтобы от неё отказаться, желательно иметь веские основания.
Ритуальная кукла дарума – кукла, исполняющая желания и оберегающая волю пожелавшего. Её можно приобрести в Новый год в храмах (как правило, только одну). Это простая деревянная кукла, отчасти напоминающая русскую неваляшку, её определяющая черта – пустые глазницы (либо отсутствие глаз вообще). Загадывающий желание сам рисует кукле один глаз. Кукла хранится весь следующий год, в конце которого владелец решает для себя, исполнилось его желание или нет. Если да – он дорисовывает кукле второй глаз и оставляет её как своеобразный амулет, если нет – он должен отнести куклу в храм и сжечь.
В Новый год в японских храмах звонят колокола. Они бьют ровно 108 раз (причём это делают сами японцы, приходящие в храмы, и на каждый из ударов выстраивается немалая очередь), по количеству человеческих пороков, от которых в Новом году должны очиститься люди. Новый год можно считать наступившим по окончании колокольного звона. И люди, освобождённые от груза минувших дней, в некотором смысле начинают жизнь заново. Особенно в свете того, что Новый год – это второй (и, может быть, главный) День рождения для всех японцев.
Канагава – японская префектура, ближайшая к столичной. Центр в городе Йокогама. В этой префектуре разворачивается основное действие «Slam Dunk».
Сёнан – прибрежный район Канагавы, объединяющий три города, в т.ч. Камакуру. Именно здесь происходит большая часть событий «Slam Dunk».
Син-Йокогама – крупная железнодорожная станция на линии Токайдо, центральная для префектуры Канагава. Через неё проходят междугородние экспрессы и поезда линии Синкансэн. Главные станции в крупнейших городах Японии – это внушительные строительные сооружения, многофункциональные комплексы, в недрах которых можно найти не только билетные кассы и залы ожидания, но и, как минимум, гостиницы и кафе.
Атами – станция на линии Токайдо, западнее Канагавы (и Син-Йокогамы соответственно).
Сидзуока – префектура, граничащая с Канагавой. Считается, что на полях Сидзуоки произрастает лучший в Японии чай.
Гиндза, Асакуса – ветви Токийского метрополитена. Также здесь:
Гиндза – самый престижный город-район Токио.
Асакуса – один из деловых центров Токио. В Асакусе находится самый известный буддийский храм столицы. Асакуса соединяется прямой улицей (Асакуса-дори) со знаменитым парком Уэно.
Симбаси – станция Токийского метрополитена и один из крупнейших районов Токио, граничащий с Гиндзой, но по сравнению с ней относительно тихий, деловой.
Одайба – искусственный остров в Токийском заливе, соединенный Радужным Мостом с центром Токио. Активно застраивался в 90-е годы прошлого века и стал главным развлекательным центром японской столицы. Было ли на острове в 1993 году уже сооружено колесо обозрения, автор не знает
Нарита – международный аэропорт Токио. От центральных районов по специально выделенной железнодорожной линии «Аэропорт – Токио – Аэропорт» до Нариты около часа езды.
Такси – оплата производится по следующей схеме: за первые два километра поездки взимается фиксированная сумма, за каждые последующие 274 метра – установленное дополнительное количество йен.
Чёрная соя – японский продукт, блюда из которого ещё несколько лет назад были важной составляющей праздничного стола исключительно в Новый год. Не то чтобы это был деликатес, просто в остальное время она не была распространена, а в Новый год спрос на неё вырастал в десятки раз. Сейчас блюда из чёрной сои – это только вопрос пристрастий, и в Новый год это или в любой другой день – значения не имеет.
Кори – японский лимонад. Со льдом.
Учебный год в Японии длится с апреля по март. Средняя и старшая школы – по три года обучения каждая.
Про канон:
Даты:
1 января – День рождения Рукавы Каэдэ.
14 февраля – День рождения Сэндо Акиры.
Спойлеры:
- Финальная игра Шохоку-Рёнан. (Для тех, кто ещё не осилил «Slam Dunk» и вдобавок забыл основную фабулу всех споконов.)
- Сцена «Сыграй со мной».
- И ещё пара спойлерных моментов, но без знания канона они даже заметны не будут.
Про баскетбол:
40 минут – стандартная длительность баскетбольного матча без учёта тайм-аутов и перерыва посередине.
Нулевой угол – любой из четырёх крайних углов баскетбольной площадки за «трёхочковой» линией. Броски с этих углов оцениваются в три очка и считаются одними из сложнейших, так как, во-первых, при броске из этих точек ненадёжно восприятие расстояния до кольца, во-вторых, отсутствует «подстраховка» щита: если мяч не попадает в кольцо сразу, он просто пролетает мимо.
30 секунд – временной интервал в баскетбольном матче, в течение которого одна команда может непрерывно владеть мячом и должна атаковать/совершить бросок. Если по истечении 30-и секунд бросок не произведён, мяч передаётся команде соперника – также на 30 секунд. Когда бросок совершён или мяч перехвачен соперником, отсчёт начинается заново.
Дисклеймер: герои Иноуэ Такехико, текст мой
Размещение: запрещено
Саммари: Новогодняя ночь, опаздывающий экспресс и история о том, как неприкаянность прячется за улыбкой.
«Возвращение»________
Нам в сердце вколоты иголками
шкафы с разболтанными полками
(c) неизвестно
шкафы с разболтанными полками
(c) неизвестно
У старшей сестры всегда были тёплые ладони. Она брала его озябшие руки в свои, смыкала вокруг властные пальцы, словно защищая или заявляя права, и каждый раз говорила, что лучшая сестра на свете не позволит ему капитулировать перед каким-то абстрактным температурным понятием без тела и голоса. Девятилетний Акира спросил однажды, чем же ветер не голос, за что получил подзатыльник и кислородный коктейль. И совет приспособить своё развитое воображение куда-нибудь на благо себе любимому.
Старшая сестра была ехидной, безжалостной и нежной. Ей было плевать абсолютно, что люди о ней думают. Ему, наверное, тоже, потому что даже в одиннадцать он не сопротивлялся, когда она брала его за руку.
Ведь ему было тепло тогда, и сейчас, в девятнадцать, в обесточенном вагоне поезда, стынущего посеребрённым изваянием под упрямо алеющим глазом семафора, сейчас, когда время за стеклом смещается, соскальзывает, утекает, оставляя их небрежным, не сцепленным с реальностью пятном на железнодорожном полотне где-то между Атами и Токио, он тоже хочет согреться.
Он возвращается домой так долго. Последний декабрьский вечер за окном уже влился в январскую ночь.
Новый год успел раньше его.
***
Акира наблюдает из-под прикрытых век, как в вагон переходят люди из дальних частей состава. Только здесь система обогрева не дала сбой, а пассажиров немного, уместятся как-нибудь. Всё-таки большинство в полночь первого января предсказуемо, но разумно предпочитают находиться если не там, где семья, уют и виден фейерверк, то, по меньшей мере, там, где планировали. Планы Акиры полетели к чертям три часа назад.
Невнятная субстанция внутри черепной коробки, очевидно, костенела тоже, зацепившись за воспоминание об очень похожей ночи. Правда, Акире не было холодно в тот раз. Под яростным взглядом Рукавы Каэдэ что-то горячее закручивалось под рёбрами, вынуждало презреть логику и терпеть удвоенный жар в груди и висках – от собственной несуразности. Акира умудрился преподнести Рукаве новогодний презент в ту ночь.
То, что это была случайная встреча малознакомых – если без прикрас – людей в опаздывающем экспрессе в час пополуночи главного праздника в году, он старался в картину событий не включать. Нечто претендующее на здравый смысл подсказывало, что в таких обстоятельствах подарки обычно не делаются. Собственно, в таких обстоятельствах им и взяться неоткуда. Акира со здравым смыслом откровенно не дружил. Молчание Рукавы в ответ на сей знаменательный душевный порыв явно доказывало, что с чужим здравым смыслом он тоже связываться не хочет и ему проще взять, что дают. Тем более после единственного приведённого Акирой аргумента, который Каэдэ, наверняка тесно пересекавшийся с японским бытом, не потрудился чем-либо крыть:
- Так… Новый год же, Рукава… кун.
А может, его добило это самое «-кун», кто знает. Но с миниатюрной картонкой в руках с совершенно не угадываемым содержимым он выглядел словно ребёнок, впервые выступивший со стихотворением на утреннике в детском саду и вместо обещанной мамой конфеты (из-за которой он и отважился позориться с этим стихом) получивший обшитый звёздами увесистый мешок редких сладостей или управляемый автомобиль. Как бы и хорошо, а вот с чего вдруг, что с этим делать – и он вообще не за этим шёл.
А затем Рукава почему-то сказал:
- Не только.
И с возросшим сомнением покосился на презент. Против открытки, вложенной под ленту, он выступить не мог.
Акира тогда улыбался неловко и прятал скрещённые пальцы под пушистым шарфом. Несравнимая глупость, которой он начинал год, обещала дать плоды. Такие же глупые, разумеется, – Акира себе не льстил.
Он просто отвернулся к окну, наконец-то выхватывавшему из смываемого скоростью пейзажа огни праздничной Канагавы, и как мог изображал незаинтересованность. До нужной станции оставалось десять минут, и Каэдэ наверняка выбирал: примерить обратно статус незнакомых людей и отсесть метра на три – или не заморачиваться и уснуть здесь же, рядом с «придурком Сэндо» и его идиотским подарком.
Направляясь к выходу спустя несколько минут и приноравливая движения под замедляющийся ритм колёс, Акира подёргал не удравшего далеко Рукаву за капюшон:
- Твоя следующая. Не проспи.
Схлопотав памятный новогодний синяк и поплатившись отдавленными конечностями, Акира зарёкся впредь кого-то будить. Зато услышал сонный бубнёж за спиной, с которым и вышел в занимающийся январь:
- С Новым годом, идиот.
***
Акира съёживается в кресле, поджимает пальцы в плену ботинок и мёрзнет в прогретом вагоне при нуле градусов за окном, забывая сочувствовать виновникам своего долгого возвращения. Люди волнуются, люди отдаются жестам и шёпоту, люди заполняют ожиданием уже, наверное, пустивший корни бесполезный обрубок цивилизации. За четыре часа-то. Неудивительно.
Люди переживают, изводят себя и кислород, как-то слишком вслух пытаются примириться с бессмысленностью рассчитывать на альтернативный способ передвижения. Не здесь. Не сейчас, в конце концов.
Некоторые взбудоражены из-за другого; некоторые достаточно человечны и порядочно не сдержаны, чтобы это замечать. Где-то впереди сошёл с рельсов пассажирский экспресс. На скорости сто километров в час.
Кто-то будет возвращаться дольше, чем он, думает Акира.
Кто-то не вернётся совсем.
***
Акира зажмуривает веки, почти насильно вылавливая из закоулков эмоций сострадание к неизвестным, но вместо этого вспоминает, как качала головой сестра тем захватывающим летом в старшей школе, когда баскетбольный мир Канагавы беспардонно ткнули спесивым носом в реальность с названием «Шохоку». Сестра отказывала Акире в приюте на всё время летних каникул. Отказывалась признавать, что её дорогой брат трус. Ты ведь не боялся учить, без слов упрекала она. Так тем более не бойся желать удачи.
- Вы выиграли? – спросила сестра в безоблачный июльский полдень, когда Акира лично объявился на пороге. Она не спрашивала при телефонных разговорах, не выписывала спортивный журнал. Она разглядывала его лицо, ерошила волосы и, улыбаясь, пытала.
- Это ничего, – продолжила улыбаться она, не запнувшись о колкое «Нет». – А ты и сейчас такой.
Он спросил у неё «какой?» только через три дня, сидя на корточках перед годовалым племянником, растерянно покачивающимся на слабеньких ножках.
- Делаешь всё, чтобы заставить кого-то другого показать, насколько он хорош.
Она смотрела на его руку, протянутую к малышу раскрытой ладонью вверх.
- Манишь пальцем. Вызываешь. Ведь так?
Акира приготовился хмыкнуть что-нибудь скептическое, но в этот момент крохотный мальчишка шагнул к нему. И ещё раз, и ещё, пока не преодолел невообразимую для себя пропасть в пять с половиной шагов. Не сводя любопытных глаз с вытянутой руки.
А сестра посмеивалась и грозилась выгнать невозможного младшего брата взашей, пока сын вместо долгожданного «мама» не обрадовал её первым словом «Акира».
А последнюю накануне отъезда ночь она провела у Акиры в изголовье. Гладила его по волосам и безмятежно шептала:
- Ты только возвращайся всегда, ладно? Ну и пусть проиграли. Тоже мне.
И в самом деле. Его племянник, например, не узнает имени своего отца. Сестра тоже не знает – продуваемая зимним ветром столичная подворотня, связанные за спиной руки и затянутый пояс на шее не располагали к знакомству. Малыш сейчас жил только потому, что умоляли врачи. Спустя упаковку сильнодействующего снотворного, два разбитых зеркала и шрам на животе любимого брата она перестала сходить с ума, услышав слово «мать». Она заново училась улыбаться. Своему ребёнку – дольше всех. Она хотела быть его мамой. Теперь.
К тому же, абонемент в психотерапевтический кабинет никто не отменял.
А Акира проиграл школьный баскетбольный матч. Всего-то. Не было сожалений – одно лишь вежливое удивление собственной неспособностью ощутить вину.
Проиграли. Акира видел, как плачут товарищи по команде; как пальцы на так и не опущенной руке капитана вздрагивают в такт гаснущим ударам мяча, как горестно сводит брови Кошино и как Икегами-сан напрягает плечи, чтобы не ссутулиться и не потупить взгляд. Он ведь видел, а сам и в лице изменился не особо. Кажется, он думал о том, что пока разочарование в глазах Маки-сана – оттого что не получится сыграть с ним, с Акирой, а не оттого что Акира вот прямо сейчас проиграл, всё хорошо.
А ещё он думал о том, какие красивые у Рукавы Каэдэ руки, когда тот бросает мяч.
***
Голос в динамике извиняется и подбадривает без устали, видимо, подпитывается энергией от постоянно сопровождающей его музыки. Вырубили бы уже. У людей печаль.
А Акире начинает казаться, что он не едет никуда. Что это сон, мутный и чудной, а проснувшись, он найдёт распахнутым окно. Или лучше не надо, лучше пусть всё наяву, а то вдруг только здесь он возвращается куда-то. Даже если руки онемели, а на электронном табло он видит 70:66. Пускай с той игры минули года, и мёртвые грани цифр на экране неоднократно зажигали каждую из своих линий, складываясь в не чтящий предрассудки итог.
Акира помнит, как леденели кончики пальцев – во второй раз с тех пор, как он взял в руки мяч. Вины не было – был медленный, крадущийся холод, растекающийся по телу от кромки ногтей, окольцовывающий шею, кристаллизующий вдыхаемый воздух.
Какой-то час назад в течение полутора лет Акира не задавался вопросом, видят ли его без мяча. Надо ли это кому-нибудь.
Акира наивно решил, что это всего лишь откат – ведь на площадке и он самолюбив. Он оставался слеп до вечера в зените лета и просьбы «Сыграй со мной».
Тогда и захотелось вернуть незнанье, в котором победа виделась достаточным курсом лечения.
Акира даже попробовал.
В то прекраснейшее злополучное лето он отказывался участвовать в любых командных вылазках за пределы спортивного зала. У него оставались удочка и мяч. Холод отступал, когда сетка под кольцом колыхалась, подтверждая попадание в цель. Холод не напоминал о себе, когда волны теснились у пирса, отбирая друг у друга поплавок. Акира наблюдал. Всматривался, пока окружающая действительность не подёргивалась рябью, не начинала плыть и размазываться, как желе. Тогда каждый шаг снова зависел от него, требовал концентрации, терпения и азарта. Акира чувствовал себя целым.
Каким-то раздражающе душным, тянущимся вечером его уединение нарушил Фукуда. Постоял, подпирая изнутри дверь, меланхолично отсчитывая вслух время, пока Акира раскручивал на указательных пальцах мяч, перебрасывая с руки на руку.
- Это такие у тебя тренировки? Больше на медитацию похоже.
Акира пружинисто качнулся на носках и обернулся.
- Может, она и есть. Зато ощущение мяча настолько привязывается к коже, что ты легко осознаёшь сам мяч продолжением себя.
Фукуда наклонил голову, по-прежнему сохраняя на лице маску мягкого безразличия.
- Тебе так уютно? Одному?
Акира легкомысленно улыбался и молчал. Не говорить же, что… холодно.
- Думаешь, команде нужен ас, приносящий победу?
Фукуда выглядел расстроенным. Он живо вспыхивал, но не сердился по-настоящему, излишне остро для этого реагируя.
- Команда – не друзья для тебя, так?
- Пока я побеждаю, мне всё равно.
Почти ласково пущенный с нулевого угла мяч как приклеенный устремился вперёд по ювелирно-точной невидимой траектории и нырнул в ждущий его металлический круг, едва взволновав паутину под ним, и практически с деликатным звуком ударился о пол.
Скорее всего, Фукуда – Фукуда, так и не уверившийся в принятии командой, Фукуда, не признававший себя вторым, – мечтал раскрошить ему зубы и отбить почки, но сердиться и правда не умел. Вместо этого он подобрал прикатившийся к ногам мяч и расслабленно шагнул навстречу Акире:
- Давай. Учи меня. Побеждать учи, капитан. Чтобы тебе как можно дольше было всё равно.
Чтобы я мог возвращаться туда, где нужен, благодарно додумал Акира.
Мяч был тёплым, впереди ждали Шохоку и Кайнан, Фукуда стоически держал лицо, словно очередной провальный блок таким и планировался, и Акира улыбался ему зло и весело.
Особенно когда заставлял «медитировать».
Той, первой, зимой – той самой, когда Акира легко совершал глупости, – Рёнан выиграли префектурные соревнования. Киёта ещё неделю после ходил с вздыбленными волосами и бросался на всё живое, не замечая, как грозный Маки-сан за его спиной с подозрительным весельем смеётся себе в кулак. А Сакураги пинал мячи, шкафчики и сокомандников и, заламывая руки, вопрошал в пустоту, «когда же Фуку-чан научился «защищать».
Той зимой Акире не пришлось думать, что он кого-то разочаровал.
И поэтому все мысли днём и ночью были заняты красивыми руками одиннадцатого номера Шохоку, посылающего мяч в кольцо.
Лечение не спасло.
***
Движение колёс едва ощущается – в него и не верится почти. Облегчение из динамиков самозабвенно протягивает свои децибелы к притихшим узникам горе-поезда. Люди вскидываются, как псы под потоками воды, трясут головами, то ли избавляясь от дрёмы, то ли отбрыкиваясь от доброго, но ошпаривающего слух вестника. Все они, сейчас бездомные, наверняка позабыли об экспрессе в нескольких километрах впереди.
Интересно, думали ли они о нём всерьёз.
Сам Акира полюбопытствовал бы, не бросился ли под поезд кто-нибудь.
Прав кое-кто, утверждая, что у него паранойя.
«Син-Йокогама», – воодушевлённо сообщает голос в динамике. Такой счастливый, как будто объявил Токио. Девушка у противоположного окна, вынужденного проглатывать изрядную долю огней мини-города, зовущегося станцией, недолго думая, высказала это вслух.
Акира давно не считает Йокогаму без пяти минут домом. Да он в Канагаве по-настоящему никогда и не жил. Три года учился, рыбачил и играл в баскетбол. Больше и не было ничего. И адрес его давно чужой. Только одно воспоминание выбивается из рамок «временного пристанища», обнаруживая глубоко внутри согласие признать этот прибрежный мир домом. Воспоминание, от которого теплеют руки.
А виновата во всём была дефицитная чёрная соя.
...Так Рукава не испепелял взглядом, даже когда его, уже второкурсника, Акира назвал новичком. Матч в итоге обратился феерией, а от них двоих шарахались их же товарищи – с редкостной солидарностью. Акира честно старался не ржать во время игры, но, судя по красноречиво безмолвному Кошино, театрально «сворачивающему» кому-то шею, и зашкаливающей взрывоопасности Сакураги, его усилия успехом не увенчались. Впрочем, с Шохоку всегда было забавно. Жаль, матч был неофициальный.
А теперь самый веселящий и самый смущающий Акиру элемент незабвенных Шохоку стоял перед ним в патетичном молчании, гипнотизируя взглядом чужую корзину с продуктами. Пантомима разыгрывалась у кассы супермаркета в час-пик. Тридцать первого декабря.
- Ты… – наконец отмер Рукава. – Опять ты…
- Э… – несмотря на привычную диспозицию, Акира немного опешил от неприкрытой жажды убийства, как круги по воде от брошенного камня, расходившейся от Рукавы. – Привет!
- Ты… – никак не желал конкретизировать сиюминутные претензии Каэдэ, продолжая просверливать дыру в потенциальных покупках Акиры.
- Эм… Рукава? Давай отойдём, что ли. Мешаем. – Акира посторонился, пропуская очередь, в принципе не надеясь, что Рукава последует за ним.
Однако.
- Рядом с твоим домом магазинов нет? – выдал Рукава, ткнув в корзину пальцем.
- Э… – высказался Акира в очередной раз и не без оснований ощутил себя идиотом. Стоило срочно раскопать корень проблемы. – Объясни по-человечески. Что не так?
Но поддержать разговор Каэдэ нужным не посчитал, и Акира чисто из спортивного интереса включился в игру в гляделки. Знал бы он, какие тяготы заботят будущих звёзд мирового баскетбола.
Знал бы, что в результате ему померещится, как разномастные упаковки в корзине расползаются по углам, выталкивая на передовую безвинную пачку сои. Её, несчастную, и истыкал всю взглядами-жестами Рукава.
Ну, да, последнюю пачку забрал Акира. Кто, если не он.
Грешен.
- И так не найти что нужно, а тут ещё всякие шляются где не просят.
О. Продолжительное молчание пошло Рукаве на пользу. Поднакопив сил, он стал велеречив.
- Сёнан не так велик! – жизнерадостно оправдался Акира.
Растративший, видимо, не все силы Рукава даже ответил. Коротко и непечатно. На что Акира улыбнулся совсем уж неправильно. Лукаво. Намекающе.
- Не слишком ли ты пристрастен, Рукава… кун? – Акира понимал, что его несёт, что надо бы сдать назад, но с этим мальчишкой «так, как надо» не срабатывало. – Мы всё же не на площадке.
Глаза напротив потемнели – точь-в-точь море, враз лишившееся света с оттеснённого облаками небосвода, и Рукава – уязвлённый, наверное, – рванул прочь. Акире бы смолчать, но…
Но.
- Стой, Рукава! Подожди, не злись. Всё-таки Новый год. – «Где-то я это уже слышал». – И ты в чём-то прав. Вот, держи. – Акира широким жестом преподнёс Рукаве выуженный из корзины предмет раздора.
Каэдэ оскорблённо поджал губы.
- Без подачек обойдусь.
«Да что ж такое?! Зачем ерепенился тогда?»
- А это… пусть это будет подарок! – попытал удачи Акира. – В честь Нового года! – добавил он и заметил, как дрогнули губы Каэдэ – непроизвольно, словно…
«Не только».
- Хотя… – Акира заговорщически глянул на упаковку в своей руке. Каэдэ дёрнулся, закипая снова. Наушники, свисающие с плеч, качнулись, возмущённо клацнув друг о друга. – Рукава, в прошлый раз ты сказал «Не только». Помнишь?
Молчание в ответ было показательным, но уже привычным.
- Скажи, что ты имел в виду, и чёрная соя твоя.
- День рождения у меня первого числа, – и не думая ломаться, нудным голосом сообщил Рукава и спокойно потянулся за упаковкой. Своё он брал всегда.
- А? – распахнул глаза Акира. – Э… – Он опустил взгляд и увидел, как Рукава без стеснения выворачивает у него из руки коробку с соей. – Рукава?
- Дай.
- Рукава…
- Отдай. Я уговор исполнил.
Анализировать сразу стало как-то некогда и не к месту.
- Эй.
- Что?
- Можно ещё условие? Одно?
Категоричности в хватке Каэдэ будто бы поубавилось. Что это? Любопытство?
- Нечестно играешь, – на удивление беззлобно уличил Рукава.
Любопытство, оно самое. А ведь Рукава всегда вслушивался в слова Акиры на площадке. Хотя бы для того, чтобы обернуть их против него.
- Ну, да. В этом я ас.
- Идиот.
- Так как?
- Хм. Говори.
Была не была.
- Пойдём завтра гулять. На фестиваль.
Три. Два. Один…
- Совсем больной? – прозвучало бы философски, если бы не досадная мелочь.
- Вообще-то по умолчанию ты это условие уже принял.
- Когда?!
- Только что. Ты вырвал у меня пакет. – «Хотя я знаю, что это от праведного гнева...»
Чёрная соя из главного приза превратилась в злейшего врага. Для Рукавы, потому что для Акиры главным призом было нечто иное.
- Не понял.
- Ну, как же? Ты ведь сам согласился на дополнительное условие. И сою ты мог забрать только в том случае, если это условие принял.
- Бред.
«А то я не знаю».
Терпение Рукавы мнилось Акире мыльным пузырём с тончайшими стенками, грозящими лопнуть без предупреждения. А играть с пленённым ветром так же опасно, как и с открытым огнём, подозревал Акира. И сцеживать в его затаённое дыхание всю свою грязь не очень-то благородно.
- Ты, как всегда, прав, Рукава. – Акира улыбнулся. – Ладно, забудь. Бывай.
Помахав сое на прощанье, Акира передислоцировался к кассе.
- …я пойду!
- Хм?
- Если таковы... правила. – Рукава смотрел с вызовом. Был готов играть в любых условиях?
«Ну, что же ты. Ведёшься на провокации. Я думал, мы это уже прошли. Правда, я... не собираюсь отказываться».
- Ну, тогда… чтобы никому не было обидно… – Акира выразительно покосился на многострадальную сою. – Предлагаю нейтральную территорию. Да и в большом городе я давно не был.
Рукава не был в настроении обсуждать. Йокогама была обречена.
…Нейтральную территорию приняли благосклонно за счёт баскетбольного павильона, открывающего вход в празднично разряженный парк. Всё остальное для Рукавы, который свой мяч почему-то не захватил, в сущности, перестало иметь значение. Вот только Акира не кольцо сменить сюда пришёл и жалеть Каэдэ не планировал.
По желанию Акиры у них состоялся тир, где Рукава расстрелял всё, что мог, включая потенциальные призы. Акира философски вздохнул и вернул расположение владельца тира изрядным количеством спущенных карманных средств и согласием после неизбежной – а как иначе-то! – победы на самую нелепую награду из имеющихся.
Наградой оказался… плюшевый баскетбольный мяч (хозяин сообщил по секрету, что это задумывалось подушкой). Умилившийся Акира, просмеявшись, рискнул передарить его Рукаве. А тот, скучный какой, взбесился:
- Если собираешься продолжать в том же духе, иди с девушками своими гуляй!
- Девушки? – Акира притормозил, преувеличенно внимательно разглядывая выигранный мяч. – Ну да, конечно. Девушки.
Девушки. Само собой. Девушки были, и немало. Прекрасные девушки. Вроде бы. Акира не мог вспомнить ни одного лица, а на руки давно не смотрел. Всем этим девушкам он так многого и не объяснил. Но им, пожалуй, и не хотелось, раз все они без исключения теперь безликое прошлое.
- Девушки – это здорово, но я их не устраиваю. Чтобы всерьёз.
- Хм.
- Ну да. Звезда не оправдывает ожиданий, как-то так.
- Хм.
Не стоило, видимо, вспоминать о девушках. Они точно какими-то своими внутренними антеннами фиксировали подобные оплошности. Как две тут же объявившиеся – само очарование.
- С Новым годом, мальчики! Подарки выбираете? О, мяч. И вы… высокие такие. Баскетболисты, да?
Сама предсказуемость.
- Ой, круто. Обожаю баскетбол!
Это она зря.
- Да нет, девочки, извините. Высокие – это да, но мяч… игрушечный. Видите? В тире выиграли. Не расстраивайтесь, вам ещё обязательно повезёт! А мы, пожалуй, пойдём.
И уволок Рукаву в толпу.
- И что это было? Где твоя благосклонность к фанаткам?
- Не люблю… кокетство. И тебе не кажется, что, обожай эти милые леди баскетбол, они знали бы нас в лицо? И нет, я не зазнался, не закатывай глаза. Да и назвать вот это мячом…
- А тебе не кажется, что девушки просто пытались таким образом познакомиться, разговор завязать? И ты упустил замечательную возможность показать себя кем-то, кроме как звездой одной из лучших команд?
Акира, заслушавшись с непривычки (многовато слов за раз для Рукавы Каэдэ!), впечатлённо присвистнул.
- Оу… Рукава, ты, оказывается, разбираешься в вопросе!
- Естественно, я знаю своих главных соперников…
- Да я не о том! – разулыбался Акира. – Я о девушках!
В мгновение ока Рукава отобрал у него сетку с мячом и заехал по голове.
- Да за что? – негодующе возопил Акира, подбирая брошенный тут же трофей. – Рукава, ты варвар!
Как бы то ни было, тема прекрасных дам заглохла, не набрав оборотов.
- Я хочу есть. Ты что будешь?
Рукава молчал.
- Ах, да. Тебе же всё равно. Ладно. Тогда осьминоги. Я слышал запах осьминогов! Идём искать! Рукава? Эх… - Акира покорно умолк, отрезвлённый возвратившейся безучастностью будто вросшего в землю Рукавы. – Подожди здесь, ага? Не сбегай.
Акира вернулся с целой коробкой такояки и двумя внушительными веретёнами сахарной ваты. Каэдэ, безуспешно игнорируя нервный тик, наотрез отказался травиться этой «липкой ерундой на палочке».
- Тогда я отдам её какой-нибудь крохе, и травиться благодаря твоему снобизму будет она. Совсем маленькая, с неокрепшим организмом, забывающая мыть руки, и порция для неё слишком большая, она долго-долго будет её есть, и за это время коварная «липкая ерунда» соберёт на себя всю пыль, а тут ещё и чихают некоторые, я сам слышал, и вата будет таять, ребёнок запачкается – а одеты-то по случаю все в новое, нарядное! – и наверняка заденет кого-то, а это всё так неприятно, и родителям будет неловко, и девочка расстроится ужасно, а ведь сегодня такой важный праздник, и…
- Заткнись! – прорычал Рукава, отбирая вату и – заодно – такояки. – Молча ешь! Вату свою…
И пнул Акиру под коленкой. Для профилактики, видно.
- Я что, козёл отпущения? – вздохнул Акира, утаскивая осьминожку.
- Нет, ты просто…
…козёл. Кто бы сомневался. Акира благодушно кивнул, никак не прокомментировав заминку Рукавы, тактично зажёванную такояки.
Пока Рукава методично очищал коробку, невозмутимо чередуя печёных осьминогов с псевдокондитерской «ерундой», Акира чуть ли не кулаки кусал, перекрывая нездоровое желание болтать без умолку. Сегодня ему определённо было весело. Настолько, что вся разумность сошла на нет.
- У тебя такой вид… жалеешь, что приучен сдерживать обещания?
Каэдэ предпринял новую попытку изничтожить его взглядом и свирепо вгрызся в такояки. Акира даже отступил на пару шагов, мужественно прикрывшись сахарной ватой. Рукава лишь фыркнул в ответ и заявил, что снова хочет на баскетбольный аттракцион с подарочной колой. И когда Каэдэ налился этой колой под завязку, а баскетбольный павильон закрыли из-за того, что, кажется, перегорел механизм подачи мячей, Акира буднично произнёс, не отводя взгляд:
- Не строй планы на следующий Новый год. Они у тебя уже есть.
«Если только ты не улетишь в Америку».
Рукава таращился на него добрых пять минут, потом пожал плечами и ткнул банкой из-под колы в сторону почившего «Баскет Каунт»:
- Если починят, я подумаю.
За рекордно короткое время Акира доконал Рукаву баскетбольной импровизацией с участием плюшевого мяча и экспозиции хула-хупов, тремя хлопушками, последняя из которых – под влиянием угрожающей ауры Каэдэ, не иначе, – триумфально облепила выпущенным конфетти экстравагантную причёску Акиры, и едва ли не бочонком с кори, выпитым на спор неизвестно с кем, после чего Рукава выбросил белый флаг и запросился домой.
Точнее, без лишних слов закатил глаза и развернулся с дежурным «Пока».
Но перед этим запустил Акире в лицо своими перчатками. Насмотревшись, как тот дыханием согревает ладони, пострадавшие от знакомства с ледяной тарой из-под лимонада.
- Дуэль? – машинально ляпнул Акира.
- Пф.
- А! Тогда подарок, да?
Тут-то Каэдэ и «сделал ручкой».
Акира с полминуты смиренно лицезрел удаляющуюся спину, потом опомнился – это же Рукава! как можно вот так отпустить Рукаву?! – и увязался следом. Каэдэ доблестно терпел, но у самой станции его прорвало:
- Ты меня что, провожать удумал? Отвали, и так достал!
Акира примиряюще улыбнулся:
- Мне ведь тоже поездом возвращаться. Я с тобой не поеду, если не хочешь. И ты мяч забыл. Бери, а?
Каэдэ заскрипел зубами, но нелепую игрушку забрал.
- Что за… Ты бесишь сильнее, чем Сакураги.
- Эм… Потому что «не свой»?
- Потому что Сакураги – просто дурак, а ты к тому же и клоун.
Обижаться Акира не стал. Это же Рукава. Рукава, который разговаривал с ним о девушках и ел сахарную вату. Какие обиды?
- Рукава! – Тот, заколебавшись, всё-таки остановился перед самым входом на территорию внутренних линий «Син-Йокогамы». – С Новым годом! – Каэдэ не отвечал. Но и не делал следующий шаг. Акира усмехнулся. – И не только, Рукава. Не только. – Каэдэ кивнул, не поворачивая головы, и толкнул стеклянную дверь.
Акира действительно вместе с ним не поехал.
Стоя под темнеющим небом, он размышлял о том, что через год – да через три месяца уже! – его здесь не будет. Рукавы, вполне вероятно, тоже, но это будет означать, что Каэдэ… за горизонтом. Вряд ли они встретятся снова, пусть Рукава и сказал: «Я подумаю».
Оно и к лучшему. Чересчур хорошим было это первое января.
Неугодные сны возвращались именно в такие дни. Именно так.
Акира выдохнул, помотал головой и направился к входным дверям. На руках своего отражения в стекле он запоздало увидел чужие перчатки. И улыбнулся устало.
Эти перчатки не были подарком. Они знали руки Каэдэ.
…В конце концов, загадывать желания на Новый год обычное дело.
***
Поезд замедляет движение, вскоре опять набирая ход, и снова, и снова, бессистемно, не подчиняясь закономерностям, безотчётно выстраиваемым в голове. Путь закрыт, всего-навсего, но так бывает, когда слишком много дорог и поворотов впереди, и ты срываешься, не зная, как вычислить тот самый, верный. Не знаешь, куда пойти, чтобы не загнать себя в круге, когда за пределами его кто-то тебя ждёт.
Слишком много дорог было перед Акирой пять лет назад, в ту ночь, когда он в полной мере прочувствовал «Новый год». Когда он впервые необратимо опоздал. Когда полночь случилась слишком рано, и неизменно накачанная светом Гиндза стала ни с того ни с сего слишком тёмной, и он не мог, никак не мог найти свою сестру.
Дыхание было таким же рваным, как стук колёс, и споткнулось, оборвалось вмиг, пойманное в сачок тревоги, переросшей в незваный ужас. Этот ужас переполнял вызывающе светлый тупик, в котором люди-тени устроили обитель краденых вещей. Этот ужас, неясный, абсолютный, словно детский страх перед грозой, наполнил и Акиру, когда он заглянул в невидящие – он думал, навсегда, – глаза. Когда накрыл ладонью вывернутые под кричащим о боли углом заботливые пальцы.
Кровоточащая рана на животе, оставленная этими заботливыми пальцами спустя десять дней, не болела до середины февраля.
А в тот февральский день ему исполнялось пятнадцать, и он накопил достаточно денег на международный спортивный фестиваль. Сестра уже много лет грезила живым выступлением франкских роллеров. Спокойный, верящий в себя и в то, что «всё будет хорошо», он стучал в дверь её комнаты с утра. Она откликалась на стук всегда. Это был договор.
Но сестра не открыла дверь. Не отозвалась: «Сейчас!»
Сестра молчала долгую вереницу минут.
Он не ошибся, ведь за дверью, которую пришлось открывать без ключа, сестра очень крепко спала. С расчётом на то, чтобы самой не проснуться.
От её всегда тёплых рук почти материальный холод подобрался к рукам Акиры, впервые заковав их в какой-то новый, какой-то неправильный лёд. С тех пор он не знал, как их согреть. Сестра уже не могла. И Акира бы не попросил, заклеймённый адресованной ему полупьяной улыбкой и отравляющим шёпотом, доносящимся будто всё ещё с «той» стороны:
- Теперь-то что меня сторожить. Раньше надо было.
Сестра продолжала говорить – он слышал, он слушал, но отодвигался к двери, чтобы вошедшая мать не различила всего. Достаточно Акиры, выгравировавшего в подсознании каждое из этих слов.
А сидя вместе с матерью на скамье у палаты, он ответил на её «Мне жаль. И в такой день…»:
- Не всё так плохо, мам.
Не всё так плохо: он избавился от необходимости выслушивать признания и восторги и таскать в спортивной сумке вместо предназначенных для неё вещей годовой запас шоколада.
Не всё так плохо: сейчас он просто дремал на неудобной скамье, а в Новый год напротив сидел чертовски усталый врач. Тот врач сказал матери: «У Вас очень впечатлительный мальчик».
Впечатлительный? Да ладно.
Мальчик всего-то думал порой, изменится ли что-нибудь, если он узнает, кто это сделал. Если он размозжит ему череп.
Увидев сестру с осколком вазы в трясущейся руке с просвечивающими через выцветшую кожу сосудами, Акира передумал. Проломить череп было бы, несомненно, мало.
Стоило расчленить на живую.
В подробности своих фантазий он никого не посвящал, и сестра, застав его раздетым по пояс, попросила спрятать вдобавок к ножам и бритвам ещё и карандаши и в тот же день остригла ногти под ноль, а сразу после школьной выпускной церемонии семья Акиры переехала в Канагаву.
В первый год в старшей школе Акира прославился феноменальным талантом разводить всех на время. Причинами, как правило, выступали «проспал», «забыл», «заблудился», и люди отчего-то охотно верили в это. Но Акира и не жаловался, ведь искать того, кто поверит, что он не может заставить себя уйти до тех пор, пока не проснулась сестра, в его намерениях не было.
После рождения ребёнка сестра с матерью, воспользовавшись предложением перевода, уехали и из Канагавы, убедив Акиру остаться в Рёнан, и он решил не изменять себе и «просыпать» так же регулярно. Не в пример команде, безусловно, просто тренер Таока и однокурсник Кошино вдохновляюще сердились...
А в свой первый Новый год в полном одиночестве он так и не смог побыть один. Неотвратимо знакомые голоса ткали его сны; он затыкал уши, но они звучали внутри, они повторяли: ты опоздал, ты мешаешь, ты не смог. И каждый раз после, потом, когда Сёнан раскрасился летом, когда осень поджидала за следующим углом, и новое лето, и очередная осень, и насыщенно-синий бескомпромиссный взгляд пригвождал его к месту в разгар игры, и этот же взгляд недвусмысленно советовал «Отвали!» вне рамок и матчей, – привычные, почти нестрашные, неубывающие кошмары нашёптывали ему на ночь сказки.
«Я больше не буду тебя ждать. Можешь не возвращаться».
***
Беззвучно – шорох шагов не слышится – предчувствуется, – мимо кресел трагичной тенью проплывает проводник. Он не знает, как смотреть пассажирам в глаза, он кланяется каждому и даже не пытается подобрать слов для оправдания столь непостижимого происшествия – опоздания скоростного экспресса на несколько часов.
Вы прощены. Вот он, Токио.
Вот он. Прямо сейчас.
Мелодия из динамика, приветствующая станцию, накрывает сознание так же, как телефонный звонок в прошлое тридцать первое декабря. Телефонный звонок в квартиру в Токио, на номер, который Акира и восемь месяцев спустя не торопился раздавать.
«Неужели». К дверям хочется бежать, но в вагоне он не один.
А к телефону в суматошный предпраздничный вечер подходить не хотелось вовсе. Люди за день успели заколебать вживую, а щедрый заграничный Санта, как полагал Акира, предпочитал связь по иным проводам. Если, конечно, на эту связь выходил. Раз-раз.
~ Хай, – сказала трубка в ответ на унылое «Сэндо слушает».
И «слушать» стало единственно возможным, ведь голос у трубки в тот дрянной предновогодний вечер оказался настолько знаком, что в Санта-Клауса стоило поверить.
~ «Баскет Каунт» снова работает, – поведала трубка спустя шестнадцать секунд молчания.
Санта-Клаус был очень добрый. Разве Акира хорошо себя вёл?
~ Эй.
- Ох… Да… Мне… приехать в Канагаву?
~ Я давно не был в Токио.
Точно. Этот мрачный подарок диктует свои условия.
- Конечно. А… Куда хочешь пойти?
~ Колесо обозрения. Какое-нибудь.
- Эм… Одайба?
~ Пф. Это всё, что ты можешь предложить? Столичный житель.
- Я могу сказать, что плохо знаю город… Но это, конечно, неправда. Поэтому Радужный Мост.
~ Что?
- Там открывается лучший в Токио вид на Радужный Мост.
Тишина.
Когда трубка заговорила гудками вновь, Акире пришлось убеждать себя её положить. Всё было прекрасно, всё случилось на самом деле. Даже если эта реальность выглядела нелепее шутки.
«Баскет Каунт» заработал снова.
Главное было – из чрезмерной пытливости ума завтра не спросить, какими путями Рукава скрывался от Хикоичи.
Всё утро первого января Акира шатался по Асакусе. До мельчайшей карминной чёрточки изучил фонарь на Воротах Грома, заценил все сувениры и сладости, которыми в этом году щеголяла Накамисё. И только дойдя по Асакуса-дори до самого Уэно и обратно, Акира догадался сообразить, что приехал, мягко говоря, рано. Кто бы только знал. Сэндо Акира. Пришёл. Раньше. На несколько. Часов.
Зато в прихрамовой лавочке он купил неприветливо зыркающую пустыми глазницами даруму. Должны же традиции на чём-то основываться.
И разобранного воздушного змея купил. Никогда Акира не пытался запустить этого чудо-зверя с колеса обозрения. За это штрафуют? Или сразу арестовывают?
Приютившись на последние полчаса на не замеченной потоком людей скамье, Акира мысленно беседовал с дарумой. Вроде как спрашивал у неё, какие желания она лучше других умеет исполнять. Он взвешивал её на ладони, прикидывал, на что станет похоже это нечто, если приделать ему ноги. На что оно станет похоже, если нарисовать ему глаза, он думать не хотел, ведь сбывшееся желание – это слишком сказочно для него. Это безглазое священное нечто вызывало желание заплакать.
- Ты правда веришь, что это страшилище исполняет желания?
Рукава Каэдэ, на этот раз дополненный округлым довеском рюкзака за спиной, оказался наблюдательнее, чем среднестатистический «поток людей». И он что-то не сильно отличался от себя годом ранее. Потому Акира распрощался с многослойными теоретическими предположениями, нижним и самым безобидным пластом в которых было «Если вдруг что... а здороваться-то с ним как?»
- О… Не проверял раньше, так что стоит дать ему шанс… Или ты хочешь исполнить моё желание вместо него?
Растерянно моргнув пару раз, Каэдэ поинтересовался угрюмо:
- Что за желание?
«Ты, Рукава-кун. Обещаешь исполнить?»
- Секрет. – Акира улыбнулся широко и искренне. – Так что у нас по расписанию?
По расписанию у них значилась переправа на остров Одайба. Не было ярмарок и тиров, зато было колесо обозрения. С незабываемым видом на Мост Радуги.
Был Рукава, слегка ошалевший от экскурса в бытие Радужного Моста в исполнении Акиры. От печально разрозненных «органов» змея, так и вопившего о спасении из издевавшихся над ним рук.
- Ты… – пробормотал Каэдэ, – воздушных змеев собирал когда-нибудь?
- Эм… Давно… – непосредственно признался Акира. – Не помню, как тут и что…
- Тч.
Рукава вызволил измученные беспощадной фантазией Акиры детали и в считанные минуты сотворил прекрасное крылатое нечто. И Акира разомлел вконец: так похорошел мир вокруг. Радужный Мост, изумляющий и без абажура ночных огней. Залив, обволакивающий своим мерцанием с головокружительной высоты. Воздушный змей, бесстрашно подбирающийся к самому солнцу наперегонки с кем-то выпущенными на волю собратьями. И Каэдэ, отчего-то напряжённый, незлой, пожирающий взглядом этот же, волнующий Акиру, мир.
А ещё Каэдэ смотрел на него. По-детски прямо, пристально, точно изучал диковинного жука. И Акира улыбался ненавязчиво, как только умел, но каждую секунду спрашивая себя, куда деть взгляд. И снова начинал рассказывать о том, что увидит Каэдэ, если посмотрит по сторонам, о том, что это стоит того, чтобы потерпеть рядом его, Акиру, совсем чуть-чуть…
- Сам разберусь, - услышал он наконец. – Идиот.
И увидел лицо Каэдэ чересчур близко к своему. Губы Каэдэ чересчур близко к своим. Наверное, Каэдэ хотел этим сказать: «Заткнись». Прямо в губы, чтобы быстрее дошло.
А потом – поцеловал? – нет, сказал – прямо в губы:
- У тебя дебильная ухмылка. Бесит.
Причины, по которой – поцелуи? – да нет же, упрёки – переместились на шею и стали более чем взаимны, они не придумали. Не успели.
Лишь когда гомон сотен людей, поднимающийся над островом развлечений, неожиданно чётким потоком хлынул в бездействующий разум, Акира вспомнил собственное имя. И осознал себя полностью съехавшим с сидений на пол кабинки, а Рукаву – на своих бёдрах, неловко подогнувшим ноги. Каэдэ сосредоточенно сопел ему в ухо и по-хозяйски копошился в волосах, производя какие-то загадочные манипуляции проворными пальцами. Он вздыхал – разве что не хныкал, закусывал губу и время от времени тёрся носом о бровь Акиры, заставляя того изгибать брови ещё сильнее то ли от удивления – а Акира не знал, стоит ли удивляться такой малости после всех сюрпризов колеса обозрения, – то ли от банальной щекотки. Каэдэ в свою очередь пыхтел рассерженно и вцеплялся в своенравную бровь зубами, сразу заглаживая дерзость языком – и хныкать хотелось уже Акире. Это было настолько… домашним, что Акира успел позабыть, отчего громкие нестройные голоса чужеродным аккордом перебили самую безупречную дробь его заполошенного сердца, которому, кажется, дирижировал восторг, льющийся через край.
Но гармония всё не восстанавливалась, шум царапал барабанные перепонки и, почему-то, горло, а позволить кому-то увидеть Рукаву… таким казалось немыслимым. Этот Рукава был… для него.
- Рукава… Рукава! – Акира беспорядочно гладил его по спине через футболку – куртку они благополучно расстегнули… когда? Акира исступлённо стискивал ткань – хотелось задрать её повыше и окунуться в запах кожи Рукавы, найти губами выступающие контуры рёбер и проследить каждый языком, хотелось… – Рукава! – Акира сдавил в зубах ремешок своего воротника, расслабил пальцы, обхватывая напряжённые бока под ладонями, и резко оторвал Каэдэ от себя, усаживая на скамью. Тот непонимающе моргнул, сгрёб в горсти чужие пряди и бесцеремонно потянул. Акира тихо ойкнул, перетекая на колени перед грезящим наяву Каэдэ, обнял его крепко-крепко, напрочь лишая свободы для манёвра, и, помянув Будду, болезненно впился в шею.
Не разреветься Акире во второй раз за день помогло чудо – и всего три метра до земли, видневшейся в окошко над дверцей. Да и позор для мужчины, наверное, – плакать при мысли, что остался без волос. А Каэдэ смотрел на него диким взглядом, облизывал губы и водил внезапно нежными пальцами вдоль шейных позвонков. Паршивец.
- Рукава. Круг. Полный круг уже… два. Нам пора.
- Мм… Угу. Идиот.
Акира согласно покивал, поправил на Каэдэ разболтавшийся шарф и шлейку рюкзака, запахнул на нём куртку и, не встретив возражений, вытащил под матовое небо Токио. Воздушные змеи по-прежнему расписывали птичьими силуэтами лазурь, и Акира даже высмотрел в их стае своего «протеже». А в следующий момент человеческое море подхватило его и Рукаву и швырнуло в самую сердцевину волн, и когда Акира попытался надёжнее перехватить руку Каэдэ, ему в колени ударилось что-то, а тёплые пальцы, мазнув по ладони, исчезли, оставив после себя выплёскиваться из неверяще сжатого кулака стремительно остывающую пустоту.
- Рукава? – окликнул Акира – и осел вниз, притянутый к земле всё той же подлой силой. У которой оказались совсем не подлые испуганные глаза младшеклассницы в шапке с бубенчиком. Она хваталась за его одежду и жалась к ногам, озиралась и кривила губы, пробуя что-то сказать. Выходило глухо и оттого жалко. Акира задержал дыхание, прогоняя её страх из своих глаз, улыбнулся многократно отрепетированной на каждой знакомой душе улыбкой «Я глупый добрый маг» и поднял ребёнка на прямых руках, не мешая крутиться, искать и звать наконец прорезавшимся голосом. Очередное некстати свалившееся добро разрешилось ликующим «Мамочка!», и Акира отпустил порозовевшую от стараний девчушку к не менее перепуганной семье.
А сам остался стоять среди пёстрых живых фигур, возвышаясь над большинством из них. Достаточно было поднять голову: Каэдэ ведь тоже сложно затеряться в толпе. А он всё смотрел куда-то вниз, на десятки незнакомых, некрасивых рук, рассекающих этот чужой и некрасивый мир, и нестерпимо хотел себя пнуть. А в какой-то следующий по счёту миг рука в непозволительной близости от него приобрела засмотренный во снах абрис и цвет, и её нужно, важно было поймать. Ладонь естественно легла в колыбель его руки, словно предлагая себя, и он вынырнул из водоворота этих... однородных тел.
- Мамочка, – отчётливо прозвучало за спиной. Обернувшись, Акира словил по лицу тяжёлым недоумевающим взглядом.
- Ни к чему надо мной трястись. И что это было? Схватил, не глядя.
Во внезапно разболевшейся голове очагом запульсировало: Каэдэ стал щедр на слова.
Очаг распускался цветными этюдами: таких оттенков боли Акира ещё не испытывал.
Каэдэ стал щедр и бил словами наотмашь.
Так же, как и смотрел.
Это смешивало идеи, подходившие под ответ.
Только правильный не трогало.
- Я тебя по рукам узнаю. Всегда.
Выдернутое запястье подсказало, что ответ расценили как неверный.
- А я подумал, что ты как в том мифе… Не оглядываешься, потому что тогда я исчезну.
Ух, ты. Сарказм.
Боль разбавилась беспричинным весельем. Надо было завязывать. А он нарывался, полагаясь на своё умение… играть?
Во что?
- Пойдём со мной. Ко мне.
Каэдэ выжидающе молчал, и Акира знал как никто, что требуется сказать.
- Там рядом отличная площадка.
Каэдэ поправил пузатый рюкзак на плече и кивнул.
А дальше были Радужный Мост и забитая Асакуса, мимолётная вспышка сверкающей Гиндзы, безлюдные районы Симбаси и четвёртый этаж многоквартирного дома, где соседи предпочитали друг друга не замечать. Площадка за домом и правда имелась, но в угловой квартирке на четвёртом этаже Акира мог предложить вкуснейший в Токио чай.
К слову, Рукава ничем не дал понять, в курсе ли он, что Акира выбрал самый длинный путь. Достало ли его, что в течение этого длинного пути Акира воображал негромко, но вслух, чем на будущий год станет ещё привлекательнее Одайба.
Несколько минут ушло на исследование украдкой незнакомых стен, и Каэдэ примостился на высокий табурет у кухонной арки. Акира расторопно поставил чайник на огонь.
А ещё через минуту всё сделалось зря.
- Мяч. – Каэдэ прикипел долгим тёмным взглядом к оранжевому пятну в углу. – Сэндо, чем ты занимаешься в университете?
Мяч? Акира тоже взглянул на свой проверенный источник тепла. И стало как-то жутко, и комната мгновенно сузилась до яркой точки, пронзительной, как свисток судьи.
Акира хотел коснуться Каэдэ просто так. Мяч был давно не при чём.
Но пока Каэдэ искал мяч глазами, это значения не имело.
- Я больше не играю в баскетбол.
Точка взорвалась, хлестнув по зрачкам, и иглами прорешетила кожу, когда Рукава повернулся и посмотрел на него. Не с досадой.
С разочарованием.
И колесо обозрения в памяти вдруг выросло до неизмеримых высот.
Смешно, Акира. Ведь смешно же. Нет?
- Давай пить чай. Мама с сестрой передали – хором утверждали, что вкусней не бывает.
Рукава раздражался – нельзя было не понять. Рукава не хотел чай. Рукава хотел домой.
- Давай.
Почему это чёртово колесо не заклинило с их кабинкой наверху?
Значит, чай. Только не спрашивай. Нет.
- Я не понимаю. – Акира и не дёрнулся даже. Рисковал опрокинуть чашки. – Вроде ничего такого, но… О чём ты вообще думаешь? Ведёшь себя так, словно у тебя раздвоение личности.
Разве не смешно?
Рукава хмурился и морщил лоб. Акира не раз видел, как тренер делал так же. Прежде чем обрушить ему на голову плановую обличающую тираду.
Каэдэ не сказал: ты нервный. Не замечал раньше.
Как заблудившийся ребёнок. Напрягает.
Он не сказал: отпусти руку. Мне не нужна привязь.
Каэдэ спросил только: ты и не собирался играть со мной?
В баскетбол.
Каэдэ смотрел на мяч. С сожалением о потраченном времени. О том, что пришлось что-то говорить.
Сколько же колесо обозрения в диаметре? Акире хотелось узнать, с какой он падает высоты.
Рукаву интересовал тот Сэндо Акира, что выходил на площадку против него.
Чего уж там – самому Сэндо Акире тот, другой, больше нравился. Нравилась та его часть, которая сделала всё, чтобы ему нечего было терять. Не за что бояться. Очень удобно.
Тот Сэндо Акира никуда и не исчезал. Просто Рукава невзначай познакомился с мальчишкой, у которого не было ключа от комнаты, где засыпала мёртвым сном сестра.
Неудивительно, что он ему не понравился. Акире он противен.
- Твоя правда. – Акира кротко улыбался, покачивая жидкость в чашке. Лимонная долька категорически не желала всплывать.
- И глаза, как у побитой собаки. С чего вдруг.
Рукава Каэдэ жестокий.
Акира выловил лимон из воды и надкусил. Тёплый сок заструился по пальцам. Акира улыбнулся шире, сминая мякоть и отправляя образовавшееся бесформенное месиво в рот.
Нет, Рукава Каэдэ честный.
Акира тоже был честным. Не знающим, как уберечь то, что стало дорогим.
Промах. Время вышло. Свисток.
Акира просчитался. Их игра в жизнь один на один длилась не неполные три года, а, по совести, неполные три дня. Этого недостаточно, чтобы попадать десять из десяти. И Рукава Каэдэ знал, как добиваться своего. Сэндо Акира умел только играть. А игра – это ведь не всерьёз.
А когда всерьёз – то глаза, как у побитого пса.
У Акиры всякого была одна постоянная: лицемеров он не любил. И для Рукавы лицемером снова становиться не собирался. Может, и раздвоение личности, кто разберёт. Но минимум три дня Акире было плевать, как точно Рукава бросает мяч. Минимум три дня Акира представлял руки, которые этот мяч держали. У них разные… приоритеты.
Рукаву Каэдэ устраивал исключительно вызов – в пределах видимости щита. Тем «собой», который бы его поддержал, Акира с некоторых пор быть не умел. Тот, «другой» Акира не сглатывал бы в горле ком, распознав в рюкзаке у Каэдэ баскетбольный мяч.
- Я провожу тебя до станции, Рукава. Прости за испорченный день.
Каэдэ аккуратно поставил полупустую чашку на стол. Он вряд ли понимал, но это было нормально. Три дня – пустяк, а через три месяца он будет свободен. Знать, чего хочешь, – прекрасно.
«Свали, наконец, в Америку».
- Это всё?
«Учись хорошо. Выпускные экзамены, как-никак».
- Лучше выйти сейчас – в праздники грандиозные очереди за билетами. И перчатки не забудь.
Так проще. Уходить, оставляя позади пустой дом. Возвращаться, не боясь, что кто-то внутри не захочет, чтобы он открыл дверь.
Не бояться обронить ключ.
Мяч.
Чтобы быть впереди, необходимо повернуться спиной.
Отвернуться.
А Акире вновь, как дышать, стало необходимо смотреть.
…Раскинувшись на постели и легонько подбрасывая неуютно холодный мяч, Акира рассеянно вспоминал, поздравил ли Рукаву с Днём рождения. Мяч вертелся, заполняя собой всё пространство вокруг, расползался по радужке, ярче и ярче полыхал в средоточии мира. А потом лопнул посередине и начал осыпаться оранжевой крошкой изнутри, пока не превратился в двухмерный контур самого себя. И сдвинулся по часовой стрелке, чуть-чуть, замирая, и опять, завораживая и мучая схожестью с чем-то.
С колесом обозрения, возможно.
Каэдэ подал руку первым в этот раз.
…Безглазая кукла до сих пор лежала в кармане плаща.
***
Продолжение в комментариях.
@музыка: Sixx: A.M. – Skin; Apocalyptica – Faraway
