[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Название: Сыграем в куклы?
Фэндом: Trinity Blood
Персонажи: Дитрих/Эстер
Рейтинг: PG-13
Категория: дженогет, ангст
Тема: 15 Дьявол
Размер: 760 слов
Предупреждения: ООС, спойлеры

жмак!

Пожалуй, Дитрих умел располагать к себе людей. Еще бы, ведь у него были Нити и редкий актерский талант, и всем этим арсеналом он умело пользовался. Как он мог изображать трепет верной дружбы, эту глупую жертвенность, беспокойство – загляденье! Не придраться. Да никому бы и не пришло в голову придраться – разве можно заподозрить за этим ангельской красоты лицом поистине дьявольский интеллект и бесчувственность по отношению к людям, которые для него не значили практически ничего, оставаясь мушками, трепыхающимися в ловко расставленных им паучьих сетях и даже не подозревающими об этом?
Самое настоящее удовольствие – одна из немногих действительно правдивых эмоций, которые он испытывал – он получал, когда наблюдал за своими жертвами в тот миг, когда перед ними раскрывались все (или почти все) хитроумные тенета, расставленные им. Как же это, наверное, унизительно – осознавать, что все это время ты боролся с тем, кто не являлся тебе врагом, или сражался за то, что не было твоей целью! Дитрих улыбался, демонстрируя безупречно белые зубы, и едва ли не аплодировал себе самому ладонями, утянутыми в перчатки, тут же устраивая новую забаву. Ну-ка, что будет, если помахать у несчастных мушек перед носом надеждой? Побегут ли они за ней, доверчиво, словно псы за сахарной косточкой, следуя прямо в ловушку, которая должна будет стать финальным аккордом идеальной, выверенной до ноты пьесы?
Побегут. Обязательно. Все.
И последняя жертва тоже не стала исключением. Какая жалость, что и ей придется умереть.
Она вообще его не разочаровала, признавался себе Дитрих. Она была действительно милой, живой, яркой и, черт возьми, трогательной. Он даже успел немного привязаться к ней – вот ведь незадача. А сколько боли было в ее искаженном горечью красивом лице, когда она узнала о его предательстве, сколько ненависти, смешанной с бессилием, плескалось в глазах, синих, словно бескрайняя гладь Дуная! И – неожиданно, но факт – она была единственной (не брать же в расчет Дюлу, которого он так просто и ловко обвел вокруг пальца!), к кому он питал интерес и… не исключено, что что-то еще?
Милая, милая, глупенькая Эстер Бланшетт, революционерка, ненавидящая метоселян, вздумавшая устранить Дюлу – и не умеющая при этом даже толком стрелять! Сильная и слабая, тихая и истеричная, но неизменно заботливая и преданная. Ему, фон Лоэнгрину, преданная.
И преданная им же.

Снежинки опускались на ее алые волосы, тут же тая. Пугающая и в то же время завораживающая своими контрастами красота.
Смятение в глазах, и столько вопросов, которые читаются на лице: где Дитрих? Что делать? И мгновенно изменившееся выражение после его появления – он не мог отказать себе в этом удовольствии, - за которым теперь теплилось одно-единственное слово: демон.
-Ты хочешь узнать код самоуничтожения «Звезды Скорби»? – улыбается Дитрих, наблюдая за ее реакцией; голос переливчато-тягучий, приторно-сладкий.
-Пожалуйста, скажи мне! Я сделаю все, что угодно! – красная прядь промокших волос, кровавым росчерком поселившаяся на ее лбу. Слишком поспешно, слишком старательно…
-Хорошо, - едва ли не мурлыкает Дитрих, поднося ладонь онемевшей Эстер к губам – издевательский жест, - Но следовало ли тебе говорить «все, что угодно»? В таком случае, может нам опять… сыграть в куклы?
Сколько всего он мог бы с ней сделать! Любой другой воспользовался бы шансом удовлетворить свои физические потребности, но у Дитриха есть Нити, и позабавиться с ними ему куда важнее и интереснее. Можно свести Эстер с ума диким коктейлем наслаждения и боли, можно просто одурманить…
-Все, что ты сделаешь со мной сейчас, ничто по сравнению с твоим предательством! – зло и гордо кричит она, отдергивая руку.
Так предсказуемо.
-Ладно. Кажется, я немного переборщил, - глухо шепчет Дитрих, касаясь холодными губами ее податливо-мягкой щеки, - «И огнем воссоздадим мы мир», запомнила? Команда для самоуничтожения «Звезды Скорби».
Эстер дергается, словно просыпаясь от долгого мучительного сна, и смотрит на него, отстранившегося, широко распахнутыми глазами, в которых отражается неверие и надежда. Фон Лоэнгрин ласково кривит губы: как и ожидалось, наживку она проглотила.
-До свидания, Эстер, - поворачиваясь к ней спиной, бросает он через плечо, чтобы через пару мгновений исчезнуть из ее поля зрения, - И знаешь… То, что я люблю тебя – это не ложь.
Последние слова ветер срывает с губ и уносит ввысь. Слова, возможно, слегка безрассудные и неожиданные даже для него самого. Ложь, как и все, что он говорил прежде; ложь, но не совсем.
Бланшетт убегает прочь, в сторону замка маркиза Венгрии. Торопится спасти мир. Конечно же, она не знает, что продиктованная ей якобы команда самоуничтожения лишь изменит цель «Звезды Скорби» с Ватикана на Иштван. Исправить что-либо уже не будет никакой возможности.
-Это не «до свидания», Эстер. Это самое настоящее «прощай», - усмехается Дитрих. Кажется, ему даже немного жаль, что подаренная надежда окажется трагичным фарсом.
Но, в конце концов, не стоит сожалеть; все получилось ровно так, как он и планировал. И разве может быть иначе, если надевать маску вестника света – обычное дело для дьявола?

@темы: Trinity Blood: фэндом в целом

---

[D-r Zlo]

Название: "Счастливый билет"
Фэндом: Disney, "Robin Hood" / "Робин Гуд"
Персонажи: девица Марианна, Робин Гуд.
Категория: гет, флафф
Тема: 10 Колесо Фортуны
Размер: 522 слова

Девица Марианна просыпается долго, со вкусом, пробуя вернуться в мир снов то лежа на одном боку, то на другом; окончательно же открыв глаза, долго лежит и смотрит наверх, на чудный расписанный потолок.
В комнате слабые порывы рыжего лисьего осеннего ветра (ночью было душно, и миссис Клак открыла в комнате окно) играют друг с другом, прячутся по углам, и заставляют Марианну легко зарычать от холода и глубже спрятаться под покрывало и прижаться к Робину. Он тихонько дышит ей в плечо, и его лицо расслабленно и умиротворенно – как же ему идёт это выражение, думает Марианна мимоходом. Она старается не шевелиться, чтобы не разбудить его: он обещался сегодня быть с нею, но мало ли, когда дорога вновь решит его позвать, и следовало эти моменты, когда он находится рядом с ней, продлить хотя бы ещё на чуть-чуть. Робин чему-то улыбается во сне и переворачивается на другой бок.
Марианна встала и подошла к окну, чтобы закрыть его: на улице стояла потрясающая осень, и она немного пожалела, что не может сейчас выйти на прогулку – миссис Клак поднимет такой шум, а Робин ещё и добавит… Это было очень печально, особенно в такую солнечную и туманную осень, пахнущую мёдом и тягучим ароматом влажных деревьев. Марианна всегда любила это время года. Она была рыжей, как осень, она родилась в сентябре, в сентябре же встретила Робина… а ещё её дочка должны была как раз скоро родиться, в эту чудное время «бабьего лета», как смешно его называла миссис Клак, ведущая себя как чересчур заботливая и отчасти строгая бабушка.
Девица Марианна любуется видом из окна и думает, что, наверное, это время самое счастливое из её пока ещё короткой двадцатилетней жизни; счастливее него были только те опасные дни, когда Робин находился в опале, и они могли видеться лишь тайно, изредка; а когда он принял ради неё участие в турнире!...
А теперь они живут в замке её родителей: славный король обещал Робину подарить замок, но тот отказался, шутливо посоветовав ему отдать эти деньги бедным.
Любимый, обожаемый муж – а такой разгильдяй.
Окна их выходили на озеро, вокруг которого стояли тёмно-зелёные смолистые сосны Ноттингемского леса; ещё так рано, а возле него уже сидит тот очаровательный малыш, сын крестьянки, который вечно носится за Робином и его командой – вероятно, скоро должны придти его друзья, и они будут играть здесь, или же собирать шишки, ловить рыбу…
Девица Марианна вдыхает полной грудью свежий воздух, и легкие её радуются; какая же я счастливая, думает она, как же мне повезло со всем этим, спасибо тебе, Судьба…
- Эй, Мэри? – она вздрагивает и резко поворачивается на сонный голос Робина.
Она широко улыбается, видя его – заспанного, рыжего и взъерошенного, удивительного милого, каким он никогда не выглядит перед остальными – только перед ней, ради неё. И это было очень… очень.
- Доброе утро, - она садится обратно на кровать и приникает губами к его голове. Робин смешно урчит, ложится на спину и весело подмигивает жене:
- С годовщиной, любимая.
Марианна ложится к его приветливым и крепким объятиям, смотрит в задорные лисьи глаза и понимает, что всё у них будет; и что её любовь – самый настоящий счастливый билет, который только могла подарить ей Судьба.
«Спасибо, Боже», тихонько шепчет она перед тем, как её шутливо и очень любовно кусают за ухо – просто так, ни для чего. От простой и великой распираемой нежности.

@темы: Мультфильмы компании Disney: фэндом в целом

---

[D-r Zlo]

Название: "Триумфаторы"
Фэндом: Disney, "Ratatoille" / "Рататуй"
Персонажи: Гюсто, Живодэр, Лингуини.
Категория: чёрт его знает, не могу определить.
Тема: 07 Колесница
Размер: 1217 слов
Бета:  Бурозубка белая, волшебная

текст

Гюсто был одним из тех редких типов людей, которые улыбались всегда и везде – даже наедине с собой, даже когда плохо, особенно когда плохо; истинный француз, не желающий беспокоить своим внутренним состоянием окружающих его людей, это было бы ужасно неприлично с его стороны – так полагало общество, так думал и он сам.
- …и вот он, самый молодой шеф-повар Франции, месьё Гюсто! – возвестил величественный женский голос. Густо помахал в камеру рукой и состроил одну из самых своих невозможных рож, на которые только был способен: кажется, получилось.
А то ещё примут, не дай Бог, за сухаря, как Антуана Эго. Вот уж чего невероятно боялся молодой человек, только-только окончивший кулинарные курсы при, смешно сказать, политехническом институте, и основавший свой собственный ресторан.
Юный французский гений, как называли его газеты за рубежом.
Похвально, но во многом отвлекало от работы; сейчас бы он с куда большим удовольствием находился на своей кухне, чем здесь, среди толпы всех этих странных людей, пришедших оценивать не его кулинарное мастерство, а славу его имени, что, конечно же, очень замечательно, но несколько напрягающее.
Живодэр, вечно суетящийся и отчего-то безумно боящийся провалить эту церемонию открытия нового ресторана, подлетел к Гюсто, обежал его вокруг, поправляя в его одежде все, что только можно, не затыкаясь при этом ни на секунду, очень попросил, чтобы «месьё Гюсто показали всем им первый класс!» и вновь куда-то убежал. И чего прибегал, называется?..
Хотя Густо Живодэра любил и ценил: за профессионализм, верность собственному делу и той невероятной помощи, которую сицилиец по происхождению оказывал ему, парню, который моложе его лет на шесть-восемь.
Замечательный человек, в общем-то, этот Живодэр.
Неподалеку от него находилось двое мальчишек, возрастом своим едва ли старше младшего из двоюродных братьев Гюсто; они обсуждали что-то, опершись об один из столов.
- …он такой толстый – наверное, сам со своей кухни постоянно еду ворует!
Другой бы на месте Гюсто если бы не обиделся, так, по крайней мере, сделал бы замечание юным хамам; он же был слишком доброжелательным и юморным человеком, чтобы так по-глупому реагировать на их слова.
- Да, мальчики, - они оба тут же притихли и поникли, не ожидая увидеть прямо перед собой улыбающееся лицо самого молодого шеф-повара Франции, - я люблю вкусную и хорошую еду.
Мальчики не знали, что ответить, и мучительно покраснели; пути к отступлению не было, да и позориться вот так вот на глазах у всех, позорно убегая от сделавшего им такое ненавязчивое замечание гения кулинарии, было бы совсем не здорово. Гюсто сразу это понял и показал рукой на ту часть шведского стола, где стояли приготовленные им собственноручно десерты:
- Будете?
Они переглянулись: расчёт Гюсто оказался верным. И буквально уже через три мгновения их нельзя было оторвать от поедания торта-суфле с добавлением фруктов, изюма и мяты.
Гюсто улыбнулся: лучшей похвалы его кулинарному искусству нельзя было и придумать.
Хорошие они, эти мальчишки, подумал он, уходя в сторону кухни. И вся эта презентация его ресторана – тоже дело хорошее, только больно шумное и помпезное. Вот там, в большой и просторной кухне, его по-настоящему ждало дело.

Похороны пришлись на солнечный жаркий летний день, поэтому большая часть пришедших на церемонию дам была в светлых, совсем не траурных, платьях, и они изящно обмахивались веерами. При хорошем воображении, абстрагировавшись от смысла церемонии, можно было бы представить, что это вовсе не похороны великого Мастера, а приём в честь нового шеф-повара ресторана «У Гюсто».
Король умер, да здравствует король.
Живодэр, при всем патетическом отношении перед маэстро Гюсто, человеком являлся достаточно циничным, чтобы получать от происходящего удовольствие. Толкнув грустную патетическую (и, кстати говоря, искреннюю) речь перед пришедшими, он скорбно сошёл с поставленной наскоро кафедры; премьер-министр, сняв шляпу, высказал свои соболезнования, похлопал по плечу и дружественно намекнул ему, что «теперь кулинарный мир Франции надеется на Вас, месье Живодэр». Сам же месье Живодэр едва сдерживался от того, чтобы не распластаться по-пластунски перед столь почетным гостем; однако сдерживался и, лишь горестно поджав губы, кивал ему в ответ. Премьер-министр, удовлетворённый сдержанным поведением «наследника» Гюсто, отошёл обратно к своим дамам, страдающим от того безутешного горя, которое их всех вместе в этот момент и собрало.
Живодэр прекрасно понимал, что его мысли являются самым натуральным свинством по отношению к Гюсто, но своё ликование он едва забивал социально приемлемой маской человека, потерявшего гениального и любимого наставника.
Впрочем, притворяться особенно было и не нужно: несмотря на справедливое негодование методами Гюсто, его жизненными принципами и бесконечным разгильдяйством, а также на зависть к его таланту и чувству собственной ущемленности, он его действительно любил и уважал, и к тому же всячески ценил. Это были довольно многогранные ощущения, слишком многогранные для такого приземленного, в общем, и не сложного человека, как Живодэр, но, тем не менее, оно было именно таким. И скорбел он совершенно искренне – равно как совершенно искренне ликовал о своём назначении на должность шеф-повара такого элитного ресторана, и что сам премьер-министр…
Сейчас это всё растворилось и утонуло в прошлом, спрятавшимся в одном гробу с маэстро – и как только поместилось? человек-то он очень грузный… Живодэр достаёт зажигалку, купленную не столь давно в одном из элитных табачных магазинов, думает о грядущих повседневных заботах, и ему совершенно не жалко в этот момент. Жалость – это в принципе не для него и не для предметов его искреннего восхищения; крайне унизительное чувство.
Нет уж, пусть остаются гордость, радость и ликование, помноженные на скорбь об ушедшем и сохранении тех традиций, которые были при нём; Живодэр с огромной радостью избавился бы от большей части из них, но понимал, что команда будет недовольна таким его решением; так что замену Гюсто собой надо проводить крайне аккуратно и не торопясь…
И в этот момент месье Живодэр понял, какой триумф испытывают завоеватели новых, обширных и богатых территорий, и ему ещё никогда не было так возвышенно и радостно… как и не будет далее.

Колет искоса смотрит на этого паренька: худой, долговязый, сутулится невероятно сильно, улыбается так виновато, что сразу и не поверишь хоть в какие-то его способности, не говоря уже о том, чтобы принять в этом зажатом дурачке гения.
Вот она и не приняла поначалу. Поначалу.
Ресторан «У Гюсто», как в старые добрые времена, окружила толпа журналистов, горящих желанием поведать миру о новом владельце ресторана – неожиданном прямом наследнике Гюсто, этакой Золушке при злобной мачехе-Живодэре – люди любят такие истории. Особенно когда они заканчиваются хорошо – как и в случае с Лингуини.
- Ты молодец, - шепчет она ему, и тепло улыбается; он с какой-то виноватой благодарностью улыбается ей и пожимает плечами. Она вспоминает Гюсто – ну совсем же не похож на отца, и плевать с внешностью, даже держит себя совсем по-другому! Неудивительно, что сначала Живодэр не воспринял этого мальчика всерьёз…
«Семья» праздновала. Они поочередно подходили к Лингуини, трепали его за волосы, хлопали по плечу, поздравляли и со смехом спрашивали, как его теперь называть – хорошо, что Лингуини так же не похож и на Живодэра, потому что тот бы в ту же секунду поставил своих работников на место, а этот стеснительно улыбается, и говорит, что можно просто Лингуини – как раньше.
Естественно, никто его более так называть не будет, и это даже, наверное, жаль.
Один только Морис чувствует себя сумрачно, качает головой и, вздыхая, произносит, «Ох и натворит малец делов…». Но никто его не слушает – у них не принято думать о худшем, особенно когда славный талантливый парень, истинный сын своего отца, свергает наконец-таки истеричного и злого самодура и деспота – кто тут уж поверит мрачным прогнозам?
И Колетт, незаметно даже для самой себе, мечтательно улыбнулась: кажется, уж теперь-то всё точно будет хорошо.

@темы: Мультфильмы компании Disney: фэндом в целом

---

[Гэндальф Голубой, совратитель гномов]

Название: Разбили сердце? На счастье.
Фэндом: Heart no Kuni no Alice
Персонажи: Блад/Алиса, побочно - Блад/Вивальди
Рейтинг: G
Категория: Ангст, виньетка, POV
Тема: 18 - Луна
Размер: мини (553 слова)
Примечание: Написано по заявке для  Diletto. Давноооо обещанный фик, который, надеюсь, понравится.

Моё сердце не целое. Его, от начала и до конца, прошивает уродливая трещина. Это словно как любимая фарфоровая кружка. Треснула, но к счастью не раскололось. К счастью ли? Теперь в ней нет той былой красоты, что привлекла меня когда-то, заставляла любоваться её тонкой кажущейся такой хрупкой ручкой, точными, гармоничными узорами, выведенными рукой мастера. Она была прекрасна. А теперь? Страшный шрам рассекает её бок, первым бросаясь в глаза и при каждом взгляде словно говоря: «Она теперь не целая. Использованная, побитая, не желанная». Выбросить – не хватает духу, да и люблю я её сильно, но смотреть на неё – больно.
Любила, любила, любила. До обожания смотрела в глаза, не замечая ничего. Была преданна до глубины души, забывая про обязанности, про окружающих, даже про свои собственные желания. А он? Выбрал старшую сестру, что же ещё! Как в глупых романах, только там обычно всё наоборот – старшей предпочитают младшую. Вот сердце и треснуло.
Зареклась больше никогда не любить. Наивная. В разбитую чашку не нальёшь чай, но вот в треснувшую – всё ещё можно. Мне казалось, что шляпник его копия – волосы, глаза, телосложение, голос. Но нет, характер совершенно иной: он хищник, опасный и жестокий. Игрок, что ненавидит скучать и проигрывать. Разве в такого можно влюбиться? Оказывается, да. Постоянно жду с нетерпением встречи. Блад любит, когда его дразнят? Всегда пожалуйста! Хочет, чтобы я улыбалась – буду грустить, чтобы плакала – буду смеяться. Поддаваться, отталкивая. Клясться, насмешничая. Играть с ним опасно, но так интересно. Целоваться когда можно, да и когда нельзя тоже. Ссориться, предаваться безумию, убегать и снова возвращаться, ненавидеть, плакать, бесноваться. Любить, снова и снова, танцуя на лезвии ножа.
Так было. Так будет всегда. Неужели? Опять обманулась.
С детства я была слишком любопытна. Вот и поплатилась за это. Всё опять же стандартно – пришла не туда не в то время. И конечно же попала на очень привлекательную сценку. Наивная, я и не знала, что ты можешь целовать кого-то с большей страстью, чем меня. Не знала, что ты умеешь так открыто улыбаться. Нет...Не верю! Не может быть! Ведь бывает, что ошиблась – часто мы видим не то, что есть на самом деле. Но тут…Эта улыбка, этот взгляд, эти розы. Этот поцелуй уж наконец!
В груди сильно уже знакомо кольнуло. Ох, снова упало. Разлетелось осколками, разбрызгав во все стороны самый опасный из всех напитков – иллюзию. Что ж поделаешь – уже когда-то испорченные вещи не так прочны. Чувствую, как что-то выскальзывает из ослабевших пальцев. Но даже тихий звон разбитой посуды не способен сейчас прорваться к моему сознанию.
Ноги начали замерзать и я очнулась. Всё тот же сад, но уже сумерки. Неужто я так долго простояла? Они, похоже, давно уже ушли. Смотрю под ноги – моя любимая кружка. Точнее то, что от неё осталось. Откуда она взялась? Не важно. Словно кукла, на автомате подбираю осколки. В голове прокручиваются кадры последних событий. Блад и Вивальди. Вивальди и Блад. Абсурд, невозможно. Но ведь было.
А это что такое красное? Хм, кажется я поранилась – тонкая струйка крови стекает по пальцу. Не заметила. Бывает. Алая капля падает на кусочек кружки, украшая тусклый белый фарфор ярким пятном. Поднимаю, подношу его к глазам, задумчиво вглядываюсь в него, словно в давно изведанном увидела что-то новое и никак не могу понять , но никак не могу ухватить мысль. С интересом слизываю языком это новое украшение. Ммм, а вкусно.
И ничего ведь не случилось. Не страшно, не так ли? На моих губах, наверное, появляется подобие сумасшедшей улыбки. Разбили сердце? На счастье.

@темы: Фэндом: Heart no Kuni no Alice

---

Юкими

[Ёсими]

Юкими
Автор – Ёсими Охито-Хиро
Фэндом – «Киндрэт»
Тема 02 – Жрица
Тип – джен
Персонажи – Миклош Бальза, Норико Тхорнисх
Жанр – не поддался определению
Размер – 867 слов
Статус - закончен
Дисклаймер – все Пехову и Ко
Размещение – с моего разрешения
Примечания – написано для сообщества Таро-фик. Юкими - японская традиция, любование снегом.

Черный тонированный лимузин несся по улицам Столицы на полной скорости. Это было чертовски небезопасно, но Миклош Бальза не беспокоился о жизни молодого тхорнисха, сидящего за рулем. Его самого, случись авария, прикрыли бы Норико и Чумной.
Японка сидела рядом с нахттотером, и его локоть касался ее тонкой руки. С другой стороны застыл угрюмый Йохан. Напротив расположились Тот и Этот. Телохранители Норико, отметил Бальза, явно были чем-то недовольны.
- Амир что-то недоговаривает, - Миклош повернулся к Норико. В «Лунную крепость» тхорнисхи направлялись после переговоров с кланом Знающих, и нельзя сказать, что нахттотер остался доволен. – Еще немного – и я решу, что именно он решил приютить у себя мою чертову сестрицу. Ха! После того, что случилось с ее слугами, вряд ли хоть один клан рискнет заступиться за нее.
- Вряд ли клан Асиман мог допустить это, господин, - Норико качнула головой, и две длинные пряди упали на ее точеное лицо.
Бальза взглянул на помощницу с неприкрытым интересом. Бывшая жрица храма Гинкаку-дзи не менялась с годами. Она была по-настоящему мудрой (хотя до самого Миклоша японке, конечно же, было далеко) и видела не на несколько ходов вперед – на несколько партий.
Хорошо, что она вернулась.
- Ненавижу зиму, - пробормотал нахттотер. – Норико, когда придет пора, из этого гадюшника мы переберемся в Японию. Надеюсь, ты не скажешь, что тебе будет не хватать Столицы.
- Здесь красивый снег, господин.

Помнишь, как вместе с тобой
Мы на снег глядели?.. И в этом году
Он, должно быть, выпал опять.

- Басё, - Миклош без труда узнал автора хокку. – Даже белизна снега не спасает этот город от гнили, Норико. Люди, эти безмозглые овцы, загадили собственное жилье! Если бы не проклятые Кадаверциан, мне никогда не пришлось бы остаться здесь. А теперь покинуть Столицу невозможно.
Норико промолчала – только склонила голову еще ниже. Бальза скользнул взглядом по чуть подрагивающим темным ресницам, по улыбающимся полным губам. Экзотика. Именно так думал Йохан, притаскивая ему японку.
Глава клана Нахтцеррет никогда не мог понять, о чем думает Норико. Вот Рэйлен раскусить особого труда не составляет. У девчонки обычно все написано на лице, неважно, обижена она на кого-то или размышляет перед боем, какой удар нанести первым.
- Почему ты решила, что Амир не согласился бы помочь Хранье? – Миклош сощурился. – Она могла пообещать ему что угодно. Возможно, Асиман нуждаются в чем-то, что она сумеет предоставить.
- Простите, господин, но не сумеет, - Норико подняла глаза и внимательно взглянула на Бальзу. Жуткие, змеиные глаза. Временами нахттотер даже забывал о том, что его помощница – мономоти, но только не в этот момент. – От финансов она отрезана. Ни один клан не придет ей на помощь.
Миклош развеселился. Японка была права, хоть он поначалу и не желал это признавать (разумеется, из чистого упрямства). Нахттотер всегда отрицал, что Норико способна повлиять на него. Она никогда с ним не спорила.
Возможно, думал господин Бальза, то, что бывшая жрица почти всегда соглашается с ним – особый хитрый ход, который когда-нибудь позволит ей подмять под себя клан Нахтцеррет.
А возможно, просто пора начать доверять кому-то так же, как себе самому, и перестать видеть в каждом кровном брате предателя.
- Ты права, - позволил себе улыбнуться нахттотер.
- Благодарю, господин.
Миклош чуть слышно фыркнул, вспомнив, сколько усилий ему пришлось приложить, чтобы приучить преданную японку к слову «господин». Раньше она звала его «Бальза-доно». Какое-то время.
Норико всегда умела подстраиваться под него, прислушиваться к нему. Исполнять его желания. Здесь она оставляла позади даже Чумного, который всегда тенью следовал за Бальзой.
- Снегопад, - нарушила воцарившуюся было тишину японка, коснувшись тонкими пальцами холодного окна.
Снаружи и впрямь падал снег – крупные белоснежные хлопья. Миклош брезгливо морщился, наблюдая за тем, как люди стряхивают их с зимних курток. Норико же, напротив, была в восторге.
«Ей нравится в Столице, - подумал господин Бальза с изумлением. – Действительно нравится».
И это было более чем странно.
Лимузин наконец остановился у «Лунной крепости». Йохан выбрался первым, осмотрелся и только потом протянул руку Миклошу. Навстречу им уже бежали чайлды, обязанные встречать нахттотера.
- Я поохочусь, господин? – негромко поинтересовалась Норико. Тот и Этот – или сегодня они были уже Дайто и Сето? – застыли по обе стороны от хозяйки. Так же, как и по пути в резиденцию, они были напряжены. Либо они всегда такие, усмехнулся Бальза, либо чутье не подводит и вскоре произойдет какая-то дрянь. Интуиция редко обманывала слуг Норико. Впрочем, как и ее саму.
- Разумеется. Возвращайся как можно скорее, - велел Миклош. – Не исключено, что поблизости бродит какой-нибудь вшивый вриколакос.
Японка безмятежно улыбнулась. Снежинки падали на ее гладкие черные волосы, того же цвета тонкое пальто. Если она и мерзла, то господин Бальза никогда не слышал об этом. Норико явно не из тех, кто жалуется на тяжелую жизнь.
«Фарфоровая статуэтка», - подумал он.
- Как пожелаете, - ответила Норико.
Прежде чем Миклош успел что-то добавить, она исчезла в ночи вместе с телохранителями. Что ж, меньше говори – больше делай. Японка никогда не нарушала это правило. У нее впереди была кровавая охота, у нахттотера – как минимум пара часов размышлений. Необходимо было что-то решать с возникшей ниоткуда Храньей, заморочившей головы глупцам, последовавшим за ней.
Миклош ничуть не жалел, что ему пришлось избавиться от них. Кое-кто остался, но это – лишь вопрос времени. Он был уверен: Хранья и ее прихлебалы долго не протянут. Хотя бы потому, что кровные братья, которые пойдут за ним куда угодно, еще живы.
Хотя бы потому, что его спину всегда будет прикрывать мудрая жрица.

@темы: Киндрэт: фэндом в целом, Фэндом: Киндрэт

---

[D-r Zlo]

Название: "Это моя мама"
Фэндом: Disney, "Tangled" / "Рапунцель: Запутанная история"
Персонажи: Рапунцель, матушка Готель, Юджин, королева-мать.
Рейтинг: детский.
Категория: джен, ангст, драма.
Тема: 03 Императрица (была попытка ещё и на перевёрнутую; не знаю, насколько удачно она получилась).
Размер: 1388 слов
Предупреждения: таймлайн - после всех этих событий, но ещё до свадьбы. Попытка Рапунцель прижиться к новому образу жизни; воспоминания о Готель.

текст

Юджин (Флин? наверное, Юджин все-таки лучше; но он так привык к своему несуществующему имени, что на родное откликался с большим трудом – он просто не сразу понимал, что зовут-то его, а не какого-то странного парня со странным именем Юджин) любил, когда в сказках – да и в жизни – всё возвращалось на круги своя. Как должно было быть. В сказках что – выпадает один кусочек мозаики, например, пропавшая принцесса, её возвращают, и картинка вновь такая, как должна быть. Цельная, красивая, неизменная. У добра молодца отняли любимую, он её вернул – снова они цельны, снова они вместе. Это было ему настолько понятно и очевидно, что отчасти он перекладывал это видение на жизненные реалии: вот и Рапунцель должна была стать тем единственным недостающим кусочком, который бы объединил всех: добра молодца с невестой, родителей с пропавшей дочерью, королевство с принцессой, а богатую семью – с бедным парнем.
Только сказка, к сожалению, не жизнь.
Он смотрел на свою молодую будущую жену и всё чаще приходил к мысли, что она потеряла что-то такое, что держало её, не отпускало от себя; что она, кажется, обрела что-то новое, но то, старое, все давало о себе знать, душило и гласит свет в этих сказочных юных глазах. Она трогательно, по-детски горько, говорила: «Юджин, мне плохо», он её обнимал, как родитель, как мать, гладил по коротким колючим волосам и что-то ей рассказывал – сказки, может быть… не имело значения.
Но потом всё повторялось.
У всех что-то было, что-то держало, что-то влекло за собой, в жизнь. Только Рапунцель казалась потерянной.

Рапунцель видела беспокойство мужа, но ничего не могла с ним сделать.
Она иногда уходила на башню, шептала ему: «Не беспокойся, я сейчас приду, со мной всё в порядке, правда, ты только не волнуйся», целовала отбившийся от причёски каштановый локон и убегала на башню, куда не пускала никого – даже маму; особенно маму.
О да, мама.
Рапунцель глядела в небо, считая дни до своего дня рождения – она уже видела фонарики вблизи, и не раз, потому что теперь их пускали на любой праздник, но, тем не менее, привычка считать дни до этого таинства сохранилась, - и её казалось, что всё то, что происходит с ней сейчас, неправда; что вот она проснётся, и её настоящая мама – не добрая, не спокойная, как эта, но бесконечно любящая и живая – мама сядет рядом с ней, коснется волос и спросит: «Что тебе приснилось, цветочек мой?», а она бы сидела и думала – рассказать ей об этом странном сне или нет?
«Мам, а тебя в моём сне убили. Поклянись, что никогда не уйдёшь от меня».
Нет, она бы ей ни за что не рассказала про этот сон. Маме вообще ничего особенно не расскажешь, что одной, что второй – особенно второй.
Она смотрела ей в глаза не раз, когда та, например, расспрашивала «как же ты жила у этой ужасной женщины, родная?», мялась, что-то рассказывала, но правду никогда – и думала: сколько у нас с ней общего, как же мы похожи – ну не может это быть моя мама. Сестра, копия, кто угодно, но не мама.
Рапунцель раньше казалось, что единственно, что её держит в этом мире, это башня – высокая, белая снаружи башня, не бьющая своим блеском по глазам, но мягко успокаивающая. Белые камни, синее ночное небо, зеленая трава (сколько лет она гадала, какая эта трава на ощупь? мягкая? или, как мама говорит, режет пальцы, как нож?) и огоньки, куча огоньков, куда не кинешь взгляд. Рапунцель протягивает руку и тут же вспоминает, что до них нельзя дотянуться; тут же прибегает мама, бьет по рукам, отчаянно испуганно кричит «Рапунцель, о Господи, ты могла упасть!» и закрывает окна.
Но она не её мама. Настоящая – вот она, двумя этажами ниже, спит с папой.
«Мама, а кто мой папа?»
«Рапунцель, деточка, тебе лучше об этом не знать. Он был дурак, как и все мужчины, и как все мужчины жаден, похотлив и жалок. Ты мой цветочек, и больше нам никто не нужен. Правда?»
«Да, мама».
Ну а что ещё она могла сказать?
Иногда Рапунцель задавалась вопросом, любила ли когда-нибудь её мама; логически понимала, что любила, но окончательное понимание этого ей пришло сильно позже – только её, свою «доченьку».
А вот эта любит. И её, и мужа-короля, и зятя, и даже самого последнего преступника королевства.
Один раз Рапунцель увидела, как она плакала, - а это было как раз где-то после казни братьев Граббинстоун - и спросила, что с ней.
- Ах, Рапунцель, - сказала она мягко, грустно глядя на свою дочь, - если бы была возможность никого не убивать, я бы отдала за неё своё сердце, но не могу.
Она совсем не похожа на ту маму… и эту логику Рапунцель постичь не могла.

Маму никогда не застанешь за домашними делами: она не умела ухаживать за домом, не умела убираться, шить, разве что готовила – и то только иногда. Но сегодня она зашивала платье маленькой Рапунцель, пока та прыгала по комнате, смеясь и танцуя.
- Мама, - ей так захотелось это сказать, от радости, от чувства чистого восторга, - мама, когда я вырасту и женюсь, и у меня доченька родится, я её как тебя назову, можно?
Мама тут же изменилась в лице: руки её задрожали, лицо разгладилось, а иголка выпала из рук. Рапунцель остановилась: она, кажется, сказала что-то не то, но что, почему мама так реагирует…
- Мама?
Она пришла в себя; Рапунцель ненавидела её в такие моменты – маме было откровенно плохо, но она заулыбалась, засмеялась, сделала вид, что ничего до этого с ней не было, и обняла малютку-дочку:
- Ах, Рапунцель, ну что ты такое говоришь, милая?
- Но, мама…
- Я всегда буду с тобой, моя родная, - произносит та, не слушая, нараспев, и гладит по волосам. – Крошка, мужчины очень опасны. Мальчишки глупы, а парни всегда думают об одном и том же. Я же тебе рассказывала об этом, дочка.
- Да, мама, - вздыхает Рапунцель: она потом со слезами у себя рвёт рисунок – на белом листке у неё поселились красивая взрослая Рапунцель (почему-то с кривым носом и глазами на разной высоте), прекрасный муж-принц и их маленькая дочка…
И, конечно же, мама.

Юджин очень беспокоился за Рапунцель; иногда он злился и даже хотел попросить отца Рапунцель, чтобы они снесли эту чертову башню, но потом, когда Рапунцель приходила к нему, она ласково обнимала его за плечи и говорила:
- Юджин, так надо. Я просто… многого в себе не понимаю.
- Почему ты не хочешь рассказать об этом мне?
- Я… боюсь.
- Чего?
Она сжимается в комочек: девочка маленькая, потерянный ребёнок, ну не принцесса же, нет в ней всей этой аристократической стати, и даже боится она чисто по-детски.
Юджин смотрит на неё испытующе, непонимающе, а Рапунцель гладит его по волосам и думает, что ещё немного, и она совсем-совсем сойдёт с ума, что не сможет отличить прошлое от настоящего, правду ото лжи. Ей хочется посоветоваться с кем-нибудь – с папой, мамой, Флином, даже, наверное, Максимусом, - и в первую очередь с матушкой (первой? настоящей?), но матушки нет рядом, и ей невыносимо страшно думать, что она её больше никогда не увидит. Она же всю жизнь этого боялась – что мама уйдёт и не вернётся, а она, давшая обещание не выходить из башни, останется в ней одна навсегда, и никто, никто её не найдёт…
И после этих мыслей она, плача, хлюпая носом и царапая внутреннюю сторону ладони, рассказывает обо всём Юджину: «Мне страшно, Юджин, просто страшно»… «Я не могу отвязаться от неё, не могу, не могу»… «Мне кажется, что этого всего не существует»…
Он не понимает. Как и не понимает страданий по матери, злости к настоящей, реальной маме, тревог и опасений о «неправильности» мира – он просто не представляет, как можно тянуться к тому, что делало больно не раз, что чуть не заперло её, прекрасный лучик солнца, в башню, как можно вспоминать об этом?
Юджин гладит её по волосам и тихо шепчет, что уж теперь-то всё точно будет хорошо, и они навсегда-навсегда будут вместе, и никто их не разлучит. Рапунцель успокаивается, изредка хлюпает носом, медленно засыпает под мелодичный, размеренный голос своего любимого, и только на периферии сознания ей почему-то кажется, что вместо него – замечательного, доброго, умного, прекрасного Юджина это говорит её настоящая мама – та самая первая мама, которая не дает ей покоя уже много-много дней; и, уже засыпая, она тихонечко шепчет:
- Мы всегда, всегда будем вместе.

И Юджин, слыша эти слова, начинал нервничать; он не знал, почему, но они ему ужасно не нравились, равно как и походы Рапунцель в башню. Было в этом что-то… неправильное. Затягивающее, как болото, из которого не вылезть, не выбраться.
Но он понятия не имел, что.

@темы: Мультфильмы компании Disney: фэндом в целом

---

[Инэйлэ]

Название: Граница
Фэндом: Ориджинал – «Небеса Эрбы»
Персонажи: Арьен, упоминаются Стражи Границы, Янкъёллан, Лей.
Рейтинг: G
Категория: джен
Тема: 04. Император
Размер: 431 слово
Предупреждения: это маленький кусок большого мира.

Граница Долины всегда была видна чётко.
Она не всегда проходила по острой кромке окружающих её гор, изредка меняясь в зависимости от времени года и лунных циклов, но заметна была всегда.
Ещё только в паре шагов от неё плотные клубы облаков – или же лёгкие полупрозрачные волны кружев тумана текли ровно и неспешно, то свиваясь в сложные формы, то растягиваясь трепещущими по течению реки водорослями… Но они были видны, и чётко различимы. А стоило посмотреть чуть-чуть дальше, продвинувшись вперёд – и всё менялось разительно и необоримо.
Нежные кружева безжалостно рвались яростным ветром, пышные клубы рассеивались – и под свирепым напором Урагана всё, что было ими сбивалось в призрачно-серую стену, на вид хрупкую и пластичную, а на деле же…
Всем Стражам Границы в первый же рейд показывали, ЧТО она может сделать с живой плотью. Делалось это просто – к ветке дерева привязывалась верёвка, которую наставник кому-то приказывал держать изо всех сил, и бросал ветку в Стену Ветров. Дальше сценарии разнились – иногда ветка не выдерживала, и молодые воины вытаскивали из ураганного потока лишь размочаленный верёвочный узел. Но порой из Стены Ветров извлекалась изломанная, лишённая коры ветвь, и юноши ещё долго передавали её из рук в руки, поражаясь и ужасаясь мощи Урагана.
И мощи существ, приходящих из него.
Серые, плоские змеи в руку человека длиной, с трудом различимые на фоне камней, среди которых они ловко укрывались и атаковали всё, что двигалось, не взирая на размеры – их яд разил наповал, а чешуя настолько прочной, что лишь старинные клинки, сработанные гномами, могли одолеть её. Но их было не так мало, так что змей приходилось ловить сетью и топить в ручьях – мясо их было непригодно в пищу, но сняв кожу, её нашивали на куртки, превращая её в доспехи.
Гранитные вараны были гораздо крупнее, сильнее, быстрее. Их зубы не были наполнены ядом, но несли на себе отраву всего, чем могла питаться тварь размером с крупного мужчину там, где не могли жить люди – но не приспособившиеся животные. Они не признавали засад – неимоверно сильные, они кидались в прямую атаку – и остановить из можно было лишь копьём, вогнанным в глотку. И редко когда схватка с ними не заканчивалась ранами, увечьями или смертью…
Были и другие существа – реже встречающиеся, менее или более опасные…
Но - выжившие. Приспособившиеся. Пусть не на отшлифованных, наверное, ныне равнинах, в горах, где ветра иногда могут делать паузу, уходя в другую долину, и тогда между двумя отрогами гор наступает тишина. Научившиеся слушать эту тишину и предугадывать её – то, чему людям научиться не удавалось.
Многие, впрочем, подозревали, что Янкъёллан умела это – но не могла найти того, кто смог бы перенять у неё это умение…
Арьен улыбнулся – четыре года назад она, похоже, нашла такого человека.

@темы: Небеса Эрбы: фэндом в целом, Ориджинал: Небеса Эрбы

---

[Эфраи]

Название: нет
Фэндом: Air Gear
Персонажи: Килик, Кайто мельком
Рейтинг: G
Категория: джен
Тема: Справедливость (правосулие)
Размер: 614 слов
Предупреждения: Попытка понять смысл небесной регалии. Сюжетной нагрузки не несёт.

Дело в том, что человек не может летать. Он не птица, и потому у него нет крыльев. Это объективный закон мироздания.
Если бы у этого биологического вида было небо, он уничтожил бы свою планету намного раньше, чем сделает это при настоящем раскладе. Ну, наверное.
Сам Килик за такой исход не поручился бы, но в одной книжке мысль очень убедительно доказывали.
Над ним пролетела стая чаек, стремясь навстречу входящему в бухту рыбацкому судну. На лицо плавно опустилось обронённое перо.
В реальном мире человек не летает. Но Небесная регалия может дать ему такую возможность. Действительно может. И Килик понимает, что человечество всё отдаст за возможность полёта.
Хорошо, что тому, кто организовал проект Детей Гравитации, не пришло в голову отращивать подопытным крылья.
Неожиданная мысль. Килик непроизвольно пошевелил лопатками, зашуршал брезент. Хорошо, что профессор Минами адекватный человек, и ничего хуже биологического гироскопа ему в голову не пришло. Он, наверное, действительно верит, что может подарить людям небо.
Килик не верит. Он достаточно увидел и в Башне, и за четыре года после неё, чтобы понимать: доверить регалию некому. Всем правда будет лучше, если она останется запечатанной. Правда! Нет человека, который смог бы удержаться и не использовать её в своих целях.
Килик очень хорошо помнит ощущение невесомости в желудке, когда колёса А-Т неожиданно останавливаются на отвесной стене. Там, в Башне, они не могли летать по своему желанию. Фактически, контролировалась каждая тренировка. Скорее всего, не механизм собирался под них, а совсем наоборот. Профессору Минами ничего не стоило создать человека, идеально подходящего для А-Т. Человеческие жизни для них там вообще не стоили много.
Нужно успокоиться. Дышать ровно, вот так, вдох-выдох.
Виртуальное пространство неорганической сети – идеально небо. Возможно задать любые параметры среды на основе реальных данных. Скайлинк должен был стать миром бесконечной свободы, но вышло наоборот. Регалия не только позволяет управлять всей техникой с А-Т механизмом в основе. Что хуже – возможность полного контроля над каждым, кто попал в неорганическую сеть. Там проводились почти все их тренировки, и это жуткое чувство, когда соскользнувшие ноги не по твоей воле выполняют трюк, Килик тоже помнит.
Небесную регалию нельзя отдавать обычным райдерам. Это очевидно, ноль очков каждому, кто не может понять такую простую вещь.
…Но, может быть, он сам чего-то не понимает? Ведь Симка предлагает доверить регалию не кому-нибудь и не всем сразу. Ключи ведь останутся у них самих, у Соры. Чего стоит просто открыть неорганическую сеть каждому желающему? Сора ведь не человек, им слишком долго твердили в Башне, что Дети Гравитации – не люди. Уже позже Килик понял, что на самом деле нет никакой разницы. Они так же делали глупости, влюблялись, ссорились… такие же, как люди, во всём, кроме боёв.
Снова зашумела стая чаек, согнанная кем-то из вахтенных. Полетели искать себе новый насест.
Если подумать, то это ведь он, Килик, предаёт мечту Соры.
От неприятного ощущения неожиданно похолодели кончики пальцев. Это страшно – оказаться предателем. Легко думать, что предали тебя, а если наоборот?..
Килик с силой провёл ладонью по глазам, стирая наваждение. Под веками, будто чайки, остались биться солнечные блики.
Не важно, какие у Соры мечты и надежды. Нужно просто трезво во всём разобраться. Они все просто ничего не видят. Никто из них не провёл в пространстве скайлинка столько времени, сколько пришлось ему. Практически весь состав Спящего Леса ошибается..
Можно ли довериться Соре? Соре, который даже не обмолвился о том, что проект Детей Гравитации продолжается?
Килик не знает, что ему теперь делать. Открывшееся небо оказалось слишком громадным. Он уже столько узнал, но может ли быть так, что до сих пор ничего не понимает?
Одни вопросы, и искать ответы ему опять придётся одному.
По бетонным плитам пирса неприятно прошуршали колёса автомобиля, и Килик сел, пытаясь увидеть, кого занесло в такое безлюдное место. За ветровым стеклом и сигаретной дымкой виднелось лицо Ваниджимы Кайто.
- Я наблюдал за тобой, король самоцветов Килик.

@темы: Air gear: фэндом в целом, Фэндом: Air gear

---

[Сехмет]

Название: Блондинка в капкане
Фэндом: Пила + Герои
Персонажи: Клэр, Джилл
Рейтинг: PG
Категория: джен
Тема: Императрица
Размер: 299 слов
Предупреждения: таймлайн АУ, ООС, каноническое насилие, текст ни о чем

Они встречаются всего один раз – как-то выходит, что пути бессмертных пересекаются редко. Джилл даже не видит Клэр, та прячется за киношно-огромным фальшивым зеркалом, читая досье, которое передал ей отец.
Джилл смотрит в зеркало со спокойным вызовом, пока Клэр читает о том, как в той пробудилась после выкидыша регенерация. Джилл больше не сможет забеременеть – и Клэр тоже не сможет, ее организм просто выбрасывает из себя все инородные тела.
Потом, когда Джилл отпускают, Клэр говорит отцу: «спасибо», хотя еще не понимает, что ей дала эта встреча.

* * *

Джилл давно исчерпала свою веру в чудеса, и она не понимает, зачем ей бессмертие, если она не может спасти Джона.

* * *

Когда Клэр летит вниз с колеса обозрения, ей кажется, что, на этот раз, она все-таки погибнет, но, потом, боль обрывает эту мысль.
Иногда ей кажется, что она уже умерла, и все происходящее вокруг – это и есть ад.
Такое же чувство преследует Джилл, и, для нее, это чистая правда – ад в каждом дне, ад собственного бессмертия в каждой капле крови.

* * *

Когда ее время заканчивается, Джилл вдруг понимает: ей неизвестно, поможет капкан или нет, убьет он ее или нет. Она почти готова начать молиться: «ниспошли мне смерть», когда механические челюсти сжимаются.

* * *

Клэр никогда не забывает женщину, которую показал ей отец и не забывает о продолжении ее истории, которое прочла в газетах. Иногда чужая боль придает ей сил.
Иногда она представляет себе, что у нее есть дочь, зачата од отца, которого Клэр не запомнила бы, даже если бы и спросила его имя. Клэр снится, как призрак придуманной малышки Джилл Беннет, белокурой, светлокожей, крадется по всему ее дому, заглядывая за все двери.

* * *

Ее неуязвимость, ее бессмертие, похоже на капкан, который давит, грозит сомкнуться, но не смыкается. Время идет, то быстрее, то медленнее, но отсчет не заканчивается.
Клэр думает, что для неуязвимой она даже чересчур готова к своей смерти.

@темы: Heroes + Saw: кроссовер в целом, Фэндом: Heroes, Фэндом: Saw

---

[Блудный Маршал]

Название: *нету*
Фэндом: История Поднебесной
Персонажи: Ли ШиМинь (Тан Тай-цзун) и его придворные
Рейтинг: G
Категория: G, S
Тема: 18. Луна
Размер: 688 слов
Примечания:

на всякий

Императору здесь около 34х, 7 лет на Нефритовом престоле. Ашэн-на чуть младше. Фэй - один из старших офицеров личной охраны, 23 года, приближен недавно, любимый "костыль" серьезно хромающего государя.


…мальчик отбивался, отчаянно, не понимая еще, насколько опасна для него ситуация. Только, что что-то было не так, не бывает такого в тренировочном бою, слишком зло и опасно. А тюрк хищно кружил, все-таки пятнадцать лет разницы в боевом опыте, и умения больше, и скорость выше. Играл, ловил на обманные выпады, чаще уже ловил, чем в начале тренировки.
- Ахх ты…
Стражники, вытянувшиеся при виде государя, нервно на него посмотрели – столько злости было в голосе.
На песчаной арене бой превращался в убийство…
- Стоять!! – полыхнуло со стен.
Оба замерли сразу, как были, с трудом отвернулись друг от друга и посмотрели на стену.
Император замер, вцепившись в камень поручня, и смотрел зло и чуть ли не испуганно. Фэй непонимающе хлопал ресницами, он так и не понял всей серьезности ситуации. А Ашэн-на сглотнул и побледнел. Гнева эрхэ он боялся больше гнева Эрлика…
Государь спустился, медленно, дохромал до поединщиков. Дождался, пока выпрямятся. Смотрел куда-то перед собой, и Фэю стало не страшно – жутко. Не привык он видеть государя таким… потерянным.
- Я считал тебя своим другом, Ашэн-на… - медленно выговорил государь и пошел прочь.

Ашэн-на явился через четверть стражи. Запыхавшийся, переодевшийся в чистое, без меча. Секретарь грустно на него посмотрел и пропустил в императорский кабинет.


- Встать!!! – Император кричал так, что слышно было через несколько павильонов.


- Убьет? – одними губами спросил Фан Сюань-лин.
«Не думаю», покачал головой Юйчи Цзин-дэ. Оглянулся по сторонам, продолжил шепотом:
- Он же из того прошлого, которым так дорожит эрхэ, - оговорки своей тюркут не заметил, а все пропустили мимо ушей.
- Сами слышите, государь не просто в ярости… и как Фэй?
- По счастью, - Юйчи позволил себе усмехнуться, - ничего не понял. Только за государя перепугался…


- Я… Я считал тебя другом. Другом, понимаешь?!?! А ты… - Император шарахнул кулаком по столу. Развернулся. – Что ты еще натворил из-за своей дурной ревности?! О чем ты вообще думал?! О чем, Ашэн-на?!

На счастье тюрка, замершего как птица перед коброй, ответ его нужен не был. Император слишком хорошо понимал, что услышь он что-нибудь – и может и не сдержаться. А глупец, ревнивый, как оказалось, глупец Ашэн-на был его другом. Терять еще и его…

- Я даю тебе три дня. – Голос Сына Неба звучал глухо и устало. – Три дня, Ашэн-на. Если ты возвращаешься, это означает, что больше ничего подобного никогда, слышишь меня, никогда не повторится. Если ты этого обещать не можешь… Иди.

Простоял, опираясь на стол, долго. Потом стукнул в колотушку, подзывая секретаря.
- Коня. Быстрее.

Когда доложили, спустился вниз, хромая сильнее обычного. Ткнулся лбом в шею серого иноходца, подаренного толосами. Начинало щипать глаза.

Отряд вылетел за ворота Внутреннего города, прошел по улицам галопом – передний десяток спешно расчищал улицы. Путь до мавзолея государевой семьи был короток.

Уже за оградой государь спрыгнул на землю, привычно скривился из-за боли в ноге и медленно пошел вперед. Половина охраны осталась в седле, вторая разошлась на должное расстояние. Все знали, что здесь шума государь не потерпит. Совсем.
Караульные вытянулись и тут же испуганно переглянулись, потому что государь распахнул двери караулки и медленно вошел внутрь. Осмотрелся, зачем-то переставил чашку на столе, потом привычно как-то сунулся под один из лежаков. Вытянул булькнувшую тыкву-горлянку. Караульные позеленели, но Император только хлопнул одного по плечу и, прихватив сосуд, толкнул тяжелые двери.
Полусотник, командующий ближней охраной, коротко махнул рукой и тюрки, прихватив караульных, молча отошли почти к самым воротам.

…внутри было как всегда. Тихо и прохладно, тени от огней скользили по стенам и потолку.
ШиМинь медленно, хромая все сильнее, подошел к тяжелому, резному саркофагу. Щедро плеснул из тыквы на крышку.
Глотнул, поставил на пол.
Уперся ладонями в резьбу, опуская голову все ниже.
- Какой же я дурак, брат. Какой же я дурак. Ты ведь говорил… а я тогда не слышал уже. Тебя – и не слышал.
Колени подогнулись наконец, сполз на пол, цепляясь за резьбу. Нашарил тыкву, чуть не уронил, отхлебнул изрядно.
- Я слепой, наивный дурак, брат. Не видел. Не хотел видеть. Не хотел понимать. Не хотел… цеплялся за картинки… чуть мальчишку не угробил, а ему жить надо, любить, детей заводить… что еще я не видел, брат? Что я пропустил? Неужели можно было что-то сделать…
Откинул голову на стенку саркофага.
- Мне так плохо без тебя, брат…
Сын Неба, владыка Поднебесной, Ли ШиМинь плакал.

@музыка: River of no return, Red Cliff OST

@темы: История Поднебесной: фэндом в целом, Ориджинал: История Поднебесной

---

[Findor Carias]

Название: Ненужная кукла.
Фэндом: Bleach: арранкары
Персонажи: Вандервайсс Марджера
Рейтинг: PG-13
Категория: джен
Тема: Повешенный
Размер: 581 слово

Речь. Знания. Память. Разум. Опыт. Сокровища, монеты чистейшего золота. Тяжёлые. Бесценные. Пока эта ноша с нами, её легко не замечать или считать слишком обременительной. Как часто вспоминают о лживости слов, как искренне верят, что во многих знаниях много горя.
Но мало кто был бы действительно рад лишиться этого привычного богатства. Пока оно под рукой – есть куда идти и чем заплатить за переправу на другой берег. Без него вокруг – одни тупики.
Иногда нужно оказаться в тупике, чтобы увидеть выход, о котором раньше и подумать не мог бы. Жаль только, что это не твой случай.
Ты потерял всё. Даже возможность понимать, чего лишился.
Что ты такое теперь, когда не осталось ни сердца, ни разума, ни крови?
До страшного похожая на заблудившегося ребёнка фарфоровая кукла. Гензель, сбежавший от старухи-ведьмы, но так и не выбравшийся из лесу. Но сбившийся с пути ещё может снова его – или другой - отыскать. Тебе же просто некуда идти. Только когда хозяин развлекается со своей выпотрошенной марионеткой, в существовании появляется смысл. Ненадолго. И скоро ненужная игрушка будет сломана и выброшена.
Ты ещё успеешь погоняться за бабочками. Они красивые, и куклу тянет к хрупким насекомым не слабее, чем их самих к яркому пламени.
Огонь – всюду. Он полыхает, полыхает нестерпимо. Костёр, на котором тебя обжигали, превратив из сырой глины в тонкий фарфор, никогда не угаснет. Он рядом, неумолимый, и ты ненавидел бы его, если б мог. Жарко. Больно. Ослепительно.
Блики огня и танец мотыльков смешались. Слились воедино. Жжётся. Притягивает. Притягивает - жжётся. Нестерпимо. Страшно. Красиво. Ба-боч-ка.
Бабочки любят варенье. Вот оно – липкое, сладкое, алое – капает с твоей руки. Облизываешь пальцы. Вкусно. Нужно добыть ещё. На его приторный запах , совсем как на свет факела, обязательно слетится целый букет пёстрых небесных цветов. Достаточно только засунуть пятерню в рёбра вот этой подозрительно мягкой – неужели тряпичная? – кукле, зачерпнуть приманку, и они тотчас начнут виться вокруг.
Но мотыльки упрямо не даются в руки а варенье с металлическим привкусом радует лишь ненадолго. Огонь не утихает. Снаружи, внутри – мир не терпит пустоты, и всегда щедро заполняет её испепеляющей болью.
Игрушки не должны кричать. Но что-то на самом дне тебя-сосуда вырывается жутким воем – в последний раз. Потом кукловод снова возьмётся на ниточки и легонько дёрнет, направляя каждое движение. А в конце спектакля разобьёт без сожалений, и невзрачные черепки ничем не будут напоминать о дорогой марионетке. Что же, искусство требует жертв.
Детское лицо. Тесный ошейник. Больной взгляд. Даже если закрыть глаза – под веками пляшут блики пламени, крылатые и пёстрые, и любящие сладкое, и обжигающие. Это всё, что тебе дано вместо отнятых сокровищ.
Есть понимание, которое стоит высокой платы. Тяжелы лишения, но разве тайна рун не стоит девяти ночей боли? Теряя часть себя, всегда можно держаться за оставшееся и надеяться обрести нечто взамен. А тебя просто опустошили, разорвали на части, вычистили. Бессмысленная жертва, принесённая чужому тщеславию. Даже если бы твои останки зарыли в землю, из них не смогла бы прорасти новая жизнь. Ты – не Усир великий, не зерно, наполненное жизнью до краёв. Всего лишь ушебти, статуэтка-Ответчик.
Перевёрнутый вверх ногами мир вертится огненной каруселью. Голова идёт кругом, мотыльки боли вырываются из неё – тесно, слишком тесно. Разлетаются прочь, а ты, висевший так долго между небом и землёй, даже не осознаёшь, когда падаешь вниз. Всё, что могло понимать, застыло изящной керамикой, а теперь пошло трещинами. Тебе не досталось даже последнего облегчения – мига освобождения, страшного и неизбежного. Просто сломали куклу – разве же это смерть? Даже боль была только привычная, жгучая. Больше ничего.
Лишённый многого может подняться на недостижимую ранее вершину. От потерявшего всё остаётся лишь безвольная оболочка. О чём жалеть, когда и она, наконец, разбивается?

Пояснение

Пояснение:
Усир – Осирис.
Ушебти ("ответчики") — погребальные статуэтки в Древнем Египте. Чтобы облегчить труд покойника в загробном мире, с ним клали в гроб статуэтки, от которых ожидали оживления для полевых работ вместо покойного.

@музыка: ROLLY & Zetsubou Shoujotachi - "Marionette"

@настроение: toys will be toys

@темы: Фэндом: Bleach, Bleach: арранкары

---

[улыбка 45 калибра]

Название: Тепло твоих рук
Фэндом: CSI Майами
Персонажи/Пейринг: Горацио Кейн/ Марисоль Делко
Рейтинг: PG
Тема: Солнце
Категория: гет
Размер: 1052 слова

Лейтенант, оставив машину на паркинге, пешком прошел несколько кварталов, и добрался до своего дома, когда было уже далеко за полночь. Он зажег свет и застыл посреди гостиной. Пару секунд подумал и открыл дверцу бара. Руки сами собой отвинтили пробку на бутылке. Золотистая жидкость маслянисто качнулась в хрустале стакана. Горацио не был сторонником тех, кто заливает алкоголем неприятности, или шумно празднует победу, но иногда можно немного выпить старого доброго виски. Лейтенант сделал большой глоток. Терпкая жидкость обожгла пищевод и огненным комом упала в пустой желудок.
Ни легче, ни лучше не стало. Мир не заиграл яркими красками, проблемы и боль не ушли. Но возможно благородный напиток поможет быстрее заснуть.
Всю прошедшую неделю, несмотря на бешеный ритм работы и давящую на мозг и тело усталость, сон почему-то каждую ночь обходил его стороной, оставляя в темноте спальни с бесконечными мыслями. И лишь на рассвете Горацио проваливался в тяжелое забытье, не приносящее облегчения.
Лейтенант снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Сбросил ботинки и направился в ванную. По пути случайно бросил взгляд в большое зеркало. На него смотрел безумно усталый, постаревший мужчина. Осунувшееся лицо с землисто серой кожей, на которой выступили редкие веснушки. Глаза некогда пронзительные, ярко синие потускнели и стали похожи на бледные, выцветшие, кусочки ситца. Взъерошенные волосы, не украшали, от песка и морской соли они стали жесткими и не послушными.
Лейтенант привычно положил руки на пояс, наклонив голову к плечу. Попробовал улыбнуться своему отражению, но губы искривились в мучительной гримасе. Горацио провел по лицу ладонью, словно стирая липкую паутину. Медленно развернулся и тяжело ступая, пересек комнату.
В ванной до отказа открутил краны. Вода с шумом и грохотом хлынула на его тело. А он стоял, запрокинув голову, подставляя лицо под горячие струи и…улыбался. Как будто, вода, смывая пот и песок, уносила с собой накопившиеся усталость и боль.
После душа он тщательно побрился и причесался. Замотав на бедрах полотенце, вышел из ванной и уже собирался лечь в постель, но поддавшись охватившему его желанию, встал и подошел к письменному столу. Побарабанил пальцами по столешнице, наклонился, и из самого нижнего ящика достал фотографию в серебряной рамке. С большого цветного фотоснимка на него смотрела, улыбающаяся Марисоль. Горацио вздохнул с сожалением и провел кончиками пальцев по прохладному, гладкому стеклу.
-Ты будешь всегда со мной Мари,- слова глухо прозвучали в тишине спальни.
А фотография заняла свое место на небольшой полочке над камином, огонь в котором не загорался больше пяти лет. Всего лишь раз они провели вечер у него дома. Один единственный раз, разговаривая, подбрасывая дрова в камин и мечтая о будущем.

В этот раз он уснул почти мгновенно, и сон его сначала был радостным и легким. Горацио видел себя и Марисоль слышал ее счастливый смех, слышал ее голос.

-Горацио, я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я не хочу быть причиной твоих несчастий
-Что ты, Мари,- пытался он возразить ей,- ты мое единственное счастье, что есть у меня.
-Было,- поправила его Марисоль
Потом они с девушкой вдруг оказались на берегу зимнего штормящего океана. Они шли вдоль самой кромки прибоя, и пена иногда касалась их ног. Брызги летели им на лица, а они были счастливы. Они вновь были вместе. Они были свободны, легки и счастливы, как дети.
-Догоняй!- внезапно крикнула Мари и отбросив в сторону туфли побежала по мокрому песку.
А Горацио, как ни старался, не мог нагнать свою молодую жену. Она медленно, но все больше и больше отдалялась от него.
-Подожди, подожди,- кричал Горацио,- я обязательно должен тебя догнать
-Догоняй,- слышалось издалека
-Я должен сказать тебе, что люблю тебя Марисоль,- ему казалось, что он кричит во весь голос, но изо рта вырывался еле слышный шепот.
И Марисоль, не оборачиваясь, бежала впереди него, так легко и быстро, что со стороны казалось, что девушка почти не касается ногами земли.
-Я люблю тебя, тебя одну,- задыхаясь от встречного ветра, кричал Горацио
Ветер сносил его слова в сторону, а лейтенант понимал, что Марисоль не слышит его, а ему так хотелось докричаться до его сердца.
На пляже громоздились огромные булыжники, впереди высился темный лес, уходящий на болота. Марисоль свернула за огромный черный камень, и Горацио потерял ее из виду. Он бежал сломя голову, задыхаясь и крича. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди. Но когда он завернул за нависающую над пляжем скалу, Марисоль нигде не было. Следы ее босых ног обрывались у самой кромки воды.
-Мари! Марисоль!- закричал Горацио, но только гулкое эхо ответило ему.
Он осмотрелся вокруг себя и бросился к зарослям. Ветви хлестали его по лицу и царапали кожу. Ноги путались в высокой траве. Горацио цеплялся за корни деревьев, спотыкался, падал, поднимался и бежал дальше, прорываясь между, обступившими его кустарниками. И наконец, полностью обессилев, упал. В изнеможении закрыл глаза, шепча
-Мари, где ты Мари?
И вдруг ощутил на своем лице теплые ладони. Прикосновения были нежными, и Горацио по запаху понял, что это руки его жены. Они почему-то пахли медом.
-Странно, подумал он,- Марисоль не любила мед
А пальцы перебирали ему волосы, гладили по щекам, и вот уже Горацио слышит ее дыхание, глубокое и ровное. Ощущает тепло ее тела.
-Я с тобой, Горацио. И я буду помогать тебе во всем, всегда буду рядом, только не открывай сейчас глаза.
Мягкая ладонь легла ему на лоб.
-Не вини себя. Верь в правду. Самое главное не бойся ничего в этой жизни. Я всегда буду рядом, хотя ты и не сможешь видеть меня. Я всегда была рядом. Я и дальше буду твоим ангелом-хранителем.
-Хорошо, Мари,- шептал Горацио, пытаясь коснуться ее рукой.
Но пальцы проваливались в пустоту, не находя опоры.
-Я здесь,- нежный голос раздавался справа
И Горацио тянул свои в другую сторону, но и там не находил Марисоль
-Где ты?- бормотал он
-Я везде,- ответила ему Марисоль,- я рядом с тобой, я в самом тебе, я в твоей памяти, в твоей душе, в твоем сердце.
И тут Горацио попытался поймать ее ладони и ему это удалось.
-Мари, ну вот же ты, я ощущаю тебя,- прошептал Горацио и понял что проснулся.
Он прижимал свои ладони к щекам, и они были теплыми и влажными от слез.

Косые лучи восходящего солнца сквозь жалюзи пробивались в спальню. В раскрытое окно врывался утренний ветер. Горацио встал с постели и отдернул шторы. Его тут же окатило прохладным влажным воздухом, и он губами ощутил его солоноватый привкус. Но потом он догадался, что это слезы, его собственные слезы.
Он стоял, прикрыв глаза, и подставив лицо жарким лучам солнца. Силы возвращались к нему. Он верил в самого себя, он знал, что способен еще бороться и побеждать.

@темы: CSI Miami: фэндом в целом, Фэндом: CSI

---

[Сехмет]

Название: Время и пространство
Фэндом: Пила + Герои
Пейринг: Дэниэл/Молли
Рейтинг: G
Категория: гет
Тема: Солнце
Размер: 100 слов
Предупреждения: фьючерфик, сопли

Ему не хватает времени. Дэниэл всегда опаздывает, как бы ни старался. Наверное, именно поэтому он и не смог поступить в полицейскую академию, хоть одно время и хотел, когда все еще помнил отца.
Еще он всегда боится потеряться – заблудиться и пропасть в городе, похожем на гигантский сейф из металла, бетона и пластика.

Молли всегда находит его. Она говорит, что Дэниэл – настоящий полицейский, а не простой курьер, и еще – что он не сможет от нее сбежать, даже если захочет.
Ему нравится слышать ее смех, говорить с ней, хоть она младше Дэниэла на девять лет, нравится знать, что она всегда чувствует, где он.

@темы: Heroes + Saw: кроссовер в целом, Фэндом: Heroes, Фэндом: Saw

---

[Алсет]

Название: Квартира 9. Судзуме
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Хорэ Судзуме
Рейтинг: G
Тема: Императрица
Размер: 786 слов
Цикл : "Дом десять по Рассветной"
Женская сила, власть, красота. В перевернутом значении - одиночество, безответная любовь, растерянность.
Девиз: Правлю не по силе, но по праву.
Изображает прекрасную коронованную Даму, восседающую на троне.

Paradise-city, 10 Dawning st - квартира 9. Хорэ Судзуме

Она не смеялась, идя вперед
По жизни, ведь жизнь не смешила ее.
Она все старалась. Все строила жизнь:
готовила, шила, стирала белье...
А годы прошли - так бывает порой -
Любовь не пришла, но ушла красота,
И ей, наконец-то построившей жизнь,
Осталась - здесь рифма - одна ...

Тихо в девятой квартире десятого дома по Рассветной не бывало, должно быть, никогда - как ни стенал о любви к блаженной тишине обитатель квартиры, всеми любимый чудак-Писатель.
Да и какая тут тишина, когда с самого утра и до самого вечера нелюдимого затворника навещала сочувствующая родня, по масштабу проблем и разрушений сравнимая с небольшим цунами или как минимум хорошо спланированным терактом.
А все дело было в том, что у бедняги Писателя было аж двое родственников, и оба были далеки от идеала - что брат, алкоголик и гуляка, что сестра, трудоголик и умница.
Особенно сестра, Судзуме.

Никого, правда, не волновало, что для нее общежитие с братом тоже - отнюдь не мед и не сахар. Что ее безмерно раздражает его безответственность, его головотяпские замашки, его несносная творческая индивидуальность, которая перла изо всех щелей и заполняла дом, как улитка раковину, не давая окружающим вздохнуть.
Утешало ее только одно: эта дрянная квартира была ее собственностью, а братья здесь жили так - из милости. Да и квартира большая, чай, девяносто квадратных. Одна комната с балконом за квартиру бы сошла, так что и для нее место должно быть. Определенно должно.
В конце концов, она не могла ошибиться, решив жить семьей - ведь Хорэ Судзуме было тридцать шесть лет, в этом возрасте не ошибаются.

Да, тридцать шесть, и не минутой меньше. Разве это мешает ей быть красавицей, быть впереди всех, задавать моду на весь квартал, а то и весь район? Разве не она первая додумалась надеть юбку из шотландки поверх военных штанов? Разве это ей не пошло, разве все ее не копируют, как могут?
- Прекрати заниматься самогипнозом, бабуля. Лучше б поесть приготовила!..
Хиро как всегда груб и прямолинеен. но разве младший лучше, этот псих, отрекшийся от такого красивого имени... Ну и что, что женское! Вон, Катрин из разведки своего ни разу не стеснялся...Младший просто посмотрел бы с легким сожалением, словно сокрушаясь о том, что она все еще держится на той грешной земле, с которой он, гениальный, давно расстался.
И ведь расстался же! От этого было хуже всего, от того, что она не могла быть уверена, что младший (не звать, не звать по имени!) так уж беспомощен и без нее бы не прожил. Более того - она твердо знала: прожил бы, только оставьте ему его печатную машинку...

Но вот уж о чем не жалеет - так это о брошенном муже, оставшемся где-то там, за Городом. Он этого, козлина, заслужил на триста, нет, на пятьсот процентов!.. если б еще не Нэтти. А она говорила - не стоит давать мальчику такое имя, несчастливое оно, больно уж на девчоночье похоже. Такой же хороший мальчик был, Нэтти. Девкой, конечно, был бы лучше, не любит она пацанов - вон из них что вырастает (а Хиро тем временем расколупал бутылку отличного шампанского, скотина) но все равно - кровиночка...
Нэтти отсудил муж. Доказал, сын неплодной суки, что она не может быть малышу хорошей матерью, потому что один из ее братьев - всем известный алкаш, а второй ... эх! И курит вдобавок.
А потом случилась Война и для их родины - пришлось живенько так выбираться. Даже как-то и не заметила, что за бортом ее корабля остался не только этот козлина, дважды, трижды козлина, но и малыш Нэтти... теперь совсем наверное взрослый.
Наверное на младшего похож. Не на козлину же, и не на Хиро - избави Хорошая Каннон! - ему быть похожим...

Что плохо - что посуда опять не мыта, а младшего за это ставить совестно - все равно как гвозди микроскопом заколачивать. Можно, конечно, при желании - но зачем такие крайности?
Лучше сама помоет.
Хоть чем ему поможет, болезному.
- Знаешь, сестрёнка... Я тебя сделаю императрицей. - сообщает брат, высунувшись из своей комнаты.
- Лучше прекрасной принцессой - хмыкает она, вытирая лоб - Сам понимаешь, все мы хотим быть прынцессами, а?
- Принцессой так принцессой - все для тебя, сестрёнка!
Хочется рявкнуть - "все? так помой пол, тунеядец!!" - но нельзя. Он, сука, гений. Не ему обжигать ночные горшки...

- Какой сегодня день недели, младший?
- Четверг.
- А... завтра опять.
- Наверняка. И с чего бы она? Хорошо ведь живет, все при ней!...

В пятницу скорая очередной раз увозит наглотавшуюся таблеток Хорэ Судзуме, директора крупной компании из Голден-сити, отчего-то предпочитающую жить в трущобном Райском Городке - то-то повод для газетной шумихи по ту сторону Терминала!
И главное - с чего бы? Все ведь при ней. А записок вредная женщина не оставляла никогда.
Наверняка - из чистой вредности. А может и забывала: после пятой попытки память стала ни к черту.
Ну да ничего - откачают...

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом

---

[Алсет]

Название:Местные знаменитости. Цунэ
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Касэ ТАро (Ято-но Ками), Касэ Цунэ
Рейтинг: G
Тема: Суд
Размер: 800 слов
Цикл: "Местные знаменитости"
Последний приговор, принятие решения, заслуженная кара.
Девиз: Справедливость - единственное допустимое милосердие.
Изображает кладбище и ангелов с трубами, поднимающих метрвых на Последнее Судилище.

Paradise-city. Eastern pauper cemetery - Могила Касэ Таро (Ято-но Ками). Касэ Цунэ, Проклятье

Братец, братец - выходи
Я пришел тебя
Судить.
Под серебряной луной
Рассчитаешься
Со мной.
Ты в засаде не сиди,
Ну-ка, братец -
...

- В одном нашем знакомом городке часто можно было услышать это нехитрое стихотворение. Дети пользовались им как считалкой, а потом начиналась игра в "Собаку и преступников". Вода припадал к земле, изо всех сил рычал и изображал пса, а остальные - пока вода читал стишок - прятались, как умели. А вода искал. Потом найденных надо было догнать и "убить" - вот такие вот занятные салочки, а?
Молчание.
- Представь себе, сколько лет прошло, ты давно уже не на четырех ногах бегаешь - а они все играются. И какую считалочку сочинили!.. "Под-се-ре-бря-ной-лу-ной-со-мной" - музыка, а?
Молчание.
- Вот мне интересно, ты вообще как, говорящий? Или как Русалочка - хвост потерялся вместе с голосом, а? - он медлит, потом выпаливает как-то разом - Или, может, тебе, благородному, просто говорить со мной противно, презрение зашкаливает? Ну так и сказал бы, я и не претендую, знаешь ли...
Молчание. Собеседник Змея рассеянно перебирает пальцами по флейте, та беззвучно откликается.

- Сколько уже так лет-то? Триста, четыреста? Ну ты-то должен помнить... кстати, как тебя зовут? Я, знаешь ли, все забываю, особенно имена. Ну вот никак не запомнить, понимаешь? А ты сам понимаешь, ты меня только по полнолуниям навещаешь, раз в месяц - это ж маловато все-таки... Хотя я Дзуки-то еле-еле запомнил. Эй, а флейтой-то драться зачем?
- Я - Цунэ. Цунэ, дебил! Запомни. А то на твоей змеиной шкуре вырежу - голос у молодого человека глуховатый и низкий.
Ято-но Ками всплескивает хвостом - надо же, заговорил!
- Так ты все-таки говорящий? - неуверенно переспрашивает он.
Молчание.

- Нет уж! Теперь не проведешь. Я-то теперь знаю, что ты можешь говорить - только не хочешь! Так что прекращай этот спектакль. В конце концов, актером из нас двоих был я. Это мне позволено подобное. А ты-то благородный княжич, забыл?
Молчание.
- Слушай, ну что такое! Ну давай уже объяснимся нормально, по-семейному. Я этому... как же его? Он еще на меня посмотреть раз в неделю ходит... я ему скажу...
- Его зовут Кайгин, Гемма Кайгин.
- Что? А, ну да, Кайгин. Такой медведь... Просто превед-медвед какой-то! Представь себе, приходит, отваливает крышку, пялится, и хоть бы раз... стоп! Ты опять заговорил! - он обвиняюще ткнул в братнин призрак кончиком хвоста. Тот только пожал плечами и поправил слегка отлетевшую в сторону голову.
- И что? Так каждый раз будешь? Как я кого-нибудь забуду? Или только по полнолуниям? А то знаешь, стремно немного. Я опять забуду, а ты опять, как из-под земли... и заговоришь! К твоим глазищам, которыми ты на меня пялишься я уже попри... да ней суй ты мне голову в лицо, убери на место! Вот так вот всегда: ты недосмотришь, а мне - страшно. Ты знаешь, что я тебя боюсь?
Очень выразительное молчание.

- А вот и сам ничуть не лучше. Я-то хоть живой. Относительно. Ну, я считаю себя живым! Я в этом уверен! Мне б еще сакэ... нет, я не думаю тебя просить за ним сгонять. Не надейся. Ты наверняка принесешь на закусь пирожок, что я тебя - не знаю? Еще и жука, небось, сверху положишь как украшение... А помнишь - внезапно оживился Ято-но ками - Как я упал в колодец, а ты вместо того, чтоб меня вытаскивать, запустил туда жука, чтоб я сам вылез? Я тогда чуть сердце не потерял совсем... но ведь выбрался. Ты всегда так!
Безголовое тело меланхолично искало в траве отфутболенную змеиным хвостом голову.
- Неудобно с такой головой, наверное - посочувствовал старший брат - Часто она так? Может, ее чем придерживать - шарфиком там, или чем таким? Наверняка же удобнее... Слушай, и все-таки: почему ты молчишь? Ведь могли бы хорошо говорить наконец, никто не мешает, и город чужой, тебя никто не знает, ты не перед кем не обязан...
- Горлу больно.

- Понятно - и ками умолкает. Он помнит. Помнит, как сумасбродный младший брат истекал кровью на ступенях храма на горе Сокьоку. Помнит, как его добил. Как обратившийся проклятьем Цунэ - его зовут Цунэ - в две ночи загрыз всех остальных братьев. А потом ему улыбнулся.
И с тех пор не оставляет - Проклятье и есть Проклятье. Сколько, интересно, у него разума осталось? Ровнешенько небось на говорение гадостей...
- А помнишь - патар Игнасио и его уроки?

Он помнит. Просто говорить - больно. А со старшим братом надо или молчать, или уж не умолкать - средних путей Таро не приемлет.
Он предпочитает молчать и изредка подрабатывать брату выносной картой памяти - жалко ведь его, беднягу.
Брата вообще жалко. А брату наверняка жалко его.
Вот и тема для раздумий до следующего полнолуния, пока будет мирно лежать в сожженной, отравленной напрочь японской земле на том конце света: кто из них двоих чье проклятье?
Кого кем наказали?

- А у Патара Игнасио еще лысина такая была - помнишь? То есть, тонзура. И та-акой почерк!

Поди тут пойми...

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом

---

[Алсет]

Название: Городские боги. Талехин-Алаин
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Талехин, Тракаса Джай (Касси), Цума Грасс, Вольтер Ренард, Раду Красивый, Ёльд Ялой, Беллар-Бергаэль, Сюйрэн
Рейтинг: G
Тема: Безумец/Дурак
Размер: 1345 слов
Цикл: "Городские боги"
Бесконечное странствие от себя к себе, поиск чего-то, утрата цели в жизни. Обретение божественного знания путем самоумаления.
Девиз: счастлив бог пьяных и безумных.
Изображает человека с завязанными глазами, идущего в пропасть.

Paradise-city. Near Terminal - Городские боги. Талехин

А под Новый Год, конечно,
Много снега выпадает.
Снег лежит, лежит, не тает,
По колено, даже выше -
И по утреннему снегу
Босиком придет Алаин,
И сосульки под карнизом
Бубенцами зазвонят...

Спят дома, а в доме - елки,
Спят родители и дети,
Небо спит, луна и звезды
Чтоб проснуться новым утром -
И в предутреннем тумане
В спящий дом придет Алаин,
И с рассветом так же тихо
По дороге прочь уйдет...

И по утреннему снегу босиком,
В белом облаке тумана в спящий дом
Он приходит на заре в декабре
И уходит на заре - ....

- Если не гасить свет в пустой комнате и не чистить под Новый год снег на пороге - в дом придет Талехин, хозяин праздника.
Он ходит босиком по снегу в длинном черном пальто и белом подряснике под ним, в правой руке он несет волшебный Стаканчик, в котором может быть какое угодно питье, а в левой... в левой... - Цума Грасс, учитель истории в школе №1, смущенно поправил очки - Не помню. А Вы?
- И я не припомню - качнул головой Вольтер Ренард, рыжий родич самого Дракулы и немного покровитель молодого историка - Он вечно чего-нибудь новое таскает.
- Ага - согласился приехавший на праздники к старинному приятелю арабский вампир с закрытым лицом - И вэчно чего-нибудь неприятное. Намэдни, вот, с четками гулял.
- Серебряными? - живо заинтересовался Грасс.
- Да нэт, каменными. Он же тож не звэр какой...

Древние вампиры, оба двое, всегда были рады поделиться старинными сплетнями со всегда готовым их выслушать тихим историком; обычно он рассказывал какую-нибудь легенду, а друзья наперебой ее корректировали в сторону условной исторической истины.
Вот и с Талехином так было.

Потому что Талехин и впрямь приходил в людские дома под Новый год. И он действительно ходил в белом нижнем и черном верхнем платье, которые чья-то (не будем смотреть в сторону вечно сопутствовавшего ему Ялоя-Перерода) нездоровая фантазия окрестила "пальто и подрясником". И волшебный Стаканчик у него тоже был.
Вообще, трудно наврать про того, кого видишь каждый год, верно?

А он каждый год неукоснительно обходил весь район Райского Городка. Поздравлял и принимал поздравления, чтоб его!
В другие районы Талехин не ходил. Чем-то они ему были не по сердцу - да и не ему одному, прочие боги тоже их не сильно любили.

В Последний Город он пришел последним, даже после вольнолюбивого Ярэна. Уж больно претило его натуре быть запертым в четырех стенах - даже если от стены до стены хорошо если за год дойдешь.
Талехин любил простор, любил дорогу и невнятную цель в конце нее, любил случайных попутчиков и постоянных спутников - серого эльфа Ёльда Ялоя из страны Предрожденных и белого волка Бергаэля-Беллара, бывшего боевого мага из Единого Ордена.
Он любил проверять людей на прочность и на совесть, стучась в их дома в ненастные ночи и прося куска хлеба и крова до утра. Он любил зло шутить над теми, кто не прошел его проверку - город Язморглад в самом своем названии столетьями нес память о том, как однажды ни одна дверь не пожелала открыться перед странником.
В сущности, Талехин любил и людей - тех, что проходили его странные проверки, а еще пьяных и безумных, потому что это за них был ходатаем и заступником черно-белый странствующий бог.

Но с годами все реже ему открывали дверь, все чаще - глухо рявкали из-за двери да грозились позвать службы охраны правопорядка.
Талехин любил удирать от стражников; но когда это удирание из развлечения превратилось в ежедневный вечерний досуг, оно ему быстро надоело. А творить себе документы он не хотел - по великой ненависти ко всяким и всяческим бумажкам, родившейся еще во времена благословенной Альба-Лонги с ее поистине эпической бюрократией.
Конечно, можно превратить в собаку особенно злогавкучую тетку - одну, другую, третью - но что толку?
Количество оставшихся, невстреченных им, злобных баб останется по-прежнему огромным.
И Талехин Беспечный впал в депрессию. Он прервал свое странствие, он прогнал прочь верных спутников и засел где-то в глуши, в крохотной деревушке, где никто и имени-то его не слыхал, потихоньку спиваясь в свое удовольствие.

А потом началась Война.

Первый авиаудар пришелся как раз на новогоднюю ночь, ночь его Рождения, когда он в кои-то веки покидал свое захолустье и шел по свету - босиком по снегу, с четками и Стаканчиком, по дорогам и бездорожью - искать, с кем бы так повеселиться в этот день.
Он только и успел, что закрыться широким рукавом от полетевшей в лицо снежной крошки да зажмуриться от красно-черной вспышки, вмиг сожравшей небольшой приграничный городок - со всеми жителями, со школой, церковью, кошками и коровой Гланей.
В ту ночь он молча пил за помин души всех погибших - а потом снова пустился в путь.

Города и дороги, и бесконечные серые вереницы беженцев (почему - серые? Почему тысячи пестрых одежек вместе дают ощущение тускло-серого цвета?), и ночные авианалеты, когда гул самолета, кажется, пробирает до костей, а детей приходится утешать сказками про грозу, когда вот так же - нет, честное слово! - сперва сверкала яркая вспышка, а потом раздавался громкий звук. Его называли "гром" и это было весело. Честное слово!
Дети постарше подтверждали - кажется, такое бывало.
- Наверное, грозу запретили в связи с военным положением - предполагала тихая умница с осенними озерами карих глаз. Она до начала Войны успела целый год проучиться в первом классе и знала ну просто уйму всего, поэтому с ней не спорил никто - даже Талехин, всерьез опасавшийся порой прочесть в случайно попавшейся в руки газете (кое-где они еще выпускались) что правительство очередной Свободной и Независимой отменило грозу во избежание паники среди местного населения.
А что? Облака же раньше разгоняли!

Но всему однажды приходит конец, и даже Войне. Шел четвертый месяц после его одиннадцатого дня Рожденья с начала Войны, когда внезапно оказалось, что воевать больше некому, и некому подписывать мирные договоры, так что волей-неволей пришлось закругляться - только кое-где еще постреливали не извещенные об окончании боевых действий солдаты да неупокоенные роботы, способные работать пятьсот лет без подзарядки изредка то взрывались, то тоже обстреливали беженские эшелоны.
Люди ехали в Город, Последний Город на Земле. Так было написано в пестрых глянцевых буклетиках: наш город - Последний Город на Земле. Только у нас - чистый воздух, питьевая вода и крыша над головой по разумным ценам, приезжайте!
Ехали.
Ехали ученые и неучи, ехали тайные богатеи и явные нищие, боги и люди, смертные и бессмертные - всем хотелось питьевой воды и чистого воздуха, пусть и "по разумным ценам".
Ну и он, Талехин Странник, тоже. А чем он хуже?
Тем более, что он надеялся встретить в Городе Ёльда или Беллара. Или на пути к нему - ведь его вечные спутники такие же беспокойные бродяги, как и он сам.

Зря. Караван за караваном он провожал за белые ворота терминала входа - но ни тот, ни другой так ему и не встретились.
Раньше он искал Госпожу, свою истинную любовь; потом он бродяжничал просто по привычке. Теперь он искал друзей.
Он набивался в провожатые или тащился в хвосте, он загядывал во все встречные лица, он бежал за каждой белой собакой - но тщетно.
По ночам ему снились черно-алые вспышки взрывов и голоса друзей.
Казалось, он сам потихоньку начинал терять рассудок, когда ему встретился шедший с одним из караванов бывший король Мира, соколиный бог Сюйрэн.
- Ты тревожишься за оставленных тобою друзей? - спросил он.
Талехин только кивнул.
- Тогда ступай в Последний Город. Если уж ждешь кого-то - лучше сидеть на одном месте, верно?
Сюйрэн слыл среди богов всезнающим, так что если уж Он что-то советует!..

- И значит, в новогоднюю ночь его вполне вероятно встретить? - историк поднял голову от блокнота, в который записывал пересказанную вампирами легенду.
- Ну ага ж. Бродит себе по городу, празднует - отчего б и не праздновать? Все друзей своих ждет, бедняга...

А где-то далеко, на степном аэродроме, препирались с серьезной ресепшионисткой Касси серокожий эльф и белый волк.
- То есть как это, некоторым образом, грим? Это естественный цвет лица!
- Чернобыльские мутанты и инвалиды Войны права въезда в город лишены - строго отвечает девушка и украдкой вздыхает: назойливые посеетители досаждают ей третий год.
Может быть, однажды ей все-таки надоест, и она пропустит парочку в город.

И тогда по дорогам то ли умирающего, то ли возраждающегося мира снова пойдет Талехин-Алаин с пятиструнным леем, каменными четками и волшебным Стаканчиком. А еще с Ёльдом и Бергаэлем, конечно же.

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом

---

[Алсет]

Название: Городские боги. Сигэми-ками
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Сигэми-ками Дзуки, Раду Красивый, Ято-но Ками, Ётака Райхане
Рейтинг: G
Тема: Отшельник
Размер: 973 слова
Цикл: "Городские боги"
Тишина. Примирение с судьбой, любовь ко всему живому, печаль, забота, внутренний свет.
В перевернутом значении - одиночество, вечная дорога, усталость.
Девиз: С божеством говорят только один-на-один
Изображает старца с посохом, иногда идущего по дороге

Paradise-city. Escuela av - Городские боги. Сигэми-ками (Ками Кустов)

Светло мне под луной. Светло, тепло и тихо.
Воинственный мой пыл давно уже угас:
Живу в глуши, молчу, да коз пасу ночами
И к речкам горным их вожу на водопой.
Удел отшельника! Воистину, блажен
Кто мир оставил. Только вот... послушай,
Ты спросишь верно, отчего ночами
Я коз пасу, и только при луне
Из дома выхожу, а солнце ненавижу?
Ответ довольно прост: на солнце ...

Ночь вступала в свои права. Гасли огни на улицах Парадайз-сити, тащил чей-то труп на помойку старый-добрый Барабас, одновременно бывший бомжом, сторожем, дворником и немножко грабителем и насильником этой улицы, варил себе кофе Сури Арслан - да так варил, что пахло из раскрытого окна на весь квартал! - Акира тащил за шкирдон домой ТауДо в человечьем обличье и обещал превратить в кота и волочь за хвост, а шедший мимо директор Сай советовал завести, наконец, шлейку и таскать питомца на ней, и Коурю недовольно смотрел из окна на разыгрывавшийся на улице балаган, а Кокоро Шин, приживал Акиры, громко болел то за хозяина, то за кота, когда неподалеку от свалки, там, где кладбище для бедных, выходил из своего убежища Дзуки и его домашняя химера по кличке Кабра.
Дзуки аккуратно пристегивал к изящному кожаному ошейнику химеры длинный поводок-цепочку и выводил питомицу на прогулку.

Сперва они шли по кладбищу, и Дзуки вежливо (даже, может, чересчур вежливо) здоровался с белой змеей, гревшейся в лунном свете.
- Сакэ принес? - без особой надежды спрашивала змея.
- Нет. Вам, господин, вредно - как всегда спокойно отвечал Дзуки. Змея огорченно махала хвостом: не то, чтобы Ято-но ками ждал, что выпивка наконец-то будет, нет - но выяснять что не будет точно тоже не шибко-то и приятно.
А Дзуки шел дальше, старательно отгоняя Кабру от господского хвоста, который та, кажется, всерьез вознамерилась пожевать.
- Эй, Дзуки! - окликала его змея - Не скучаешь?
- Мне некогда - качал головой Дзуки - Столько дел, столько дел! Петуха покорми, химеру выгуляй, обед приготовь, Кайгина Вашего, простите, прогони...
- А днем как? Не скучаешь?
Тот опускает глаза.
- Днем я стараюсь спать, господин. - тихо отвечает он.
Днем он старается спать. Слишком он любит солнце; того и гляди - не удержится, выйдет из дома, подставит лицо и руки его ясным лучам, добрым его ладоням... и рассыплется в прах, проклятый злой дух. Таких, как он, Аматэрасу ненавидит люто.
Он не желает об этом говорить - и поскорее покидает кладбище. Может быть, завтра он принесет Господину сакэ.

Потом Дзуки и Кабра идут по улице, и химера довольно ощипывает газоны и ловит мышей.
С Единственной Сакуры свешивается дух Козодоя, заинтересованно любуется пасущейся химерой.
- И давно ты ее так?
- Что? - недоуменно спрашивает служитель Ято-но Ками - А, выгуливаю?
- Ну да - кивает Райхане, дух Козодоя - Это ж химера!
- Химера - немного печально кивает Дзуки - И какая замечательная! Но понимаешь, мы ведь живем неподалеку от герра Вестхоффа...
- А Агрофил еще и Зоовед?
- Несть числа его скрытым талантам - кивает Дзуки - Он достал самого Кайгина. И Кайгин-доно велел мне выгуливать химеру...
- Агрофила давно пора бы примочить - качает головой дух Козодоя.
- Мне нельзя - я доброе ками, кровь не проливаю, зато и последнего скота милую - немного печально шутит его собеседник, но тут Кабре надоедает обгрызать каменную скамейку под сакурой и она тянется к свешенной с ветки ноге Козодоя-самы.
Приходится уходить.

В палисадничке, где Дзуки привязывает Кабру к дереву и садится передохнуть, занято: на скамейке заночевал незнакомый человек в арабских поношенных одежках и с закрытым лицом.
Впрочем, при приближении слуги Ято-но Ками с химерой он проснулся и даже подвинулся, позволяя сесть на краюшек.
- Красивая химэра - помедлив, говорит он.
- Да, очень - улыбается Дзуки - Высший сорт, племенная! Только глупая очень.
- Ну так... еще малодая, навэрно - предполагает араб - Вырастет - паумнеет.
- Отстается надеяться - кивает Дзуки.
- А ты кто? На ками пахож, так чего по начам шаришься?
Дзуки опускает голову немного печально:
- Я Сигэми-ками, вы правы. Только меня вампир укусил, вот и... Кабра, фу! Фу скамейку! Ну вот... что за голодное животное.
- Может, ей палиэтилэна не хватает, Сигэми-ками-сама? - любопытствует случайный собеседник
- А может, и мозгов - соглашается Дзуки - Но должен же ее кто-то пасти, верно?
- Кто-то должэн - кивает тот - А ты ками, тэбе на раду написано, ха-ха.
- На роду - улыбается смеху случайного знакомца Дзуки - Это Вы еще Санчеса не видели.
- А кто такой Санчес?
- Петуший василиск. Его намедни кружок Традиционных Религий на кладбище зарезал, да я его подобрал.
Собеседник смеется.
- А Вы кто будете, если не секрет? - интересуется Сигэми-ками, пока Кабра завжевывает пойманного крота.
- Я? А вампир буду! - гордо говорит тот - Я к другу Волтэру приехал. Буду с ним завтра говорить и чай пить.
- А почему не вино?
- А я муслим. Мине вино нэ положено - поясняет тот - Хорошая ночь, верно?
- Неплохая - соглашается Дзуки.
Хорошо, что хорошего человека встретил: теперь есть, чем себя до утра занять, не надо сидеть и размышлять.

Но вот наконец небо на востоке светлеет, и издалека слышится неразборчиво-матерно-захлебывающийся крик петушиного василиска Санчеса, и Дзуки встает, отвязывает от дерева Кабру и направляется домой.
А Раду Красивый поудобнее устраивается на освободившейся лавочке и засыпает.

Каждому свое; кому-то кладбище и вереницы тяжких воспоминаний, кому-то сакуру и безнадежную войну с Люсио и его Кружком, кому-то - дом и очаг, как Вольтеру Ренарду...
А кому-то - прогулки под луной с брыкучей химерой на шлейке, радостные улыбки всех встречных и несгибаемый оптимизм.
А кому-то - пыльная дорога без начала и конца, ненависть встречных и народные песни, которые все еще будут петь и тогда, когда забудут того, о ком они сложены:
Вампир Раду красивым был - он пленным головы рубил,
Вампир Раду веселым был - он кровь у дев ночами пил,
Вампир Раду кровавым был - три сотни девок соблазнил -
Ай, нэ-нэ, ай, хэйлэ-лэй, кем только наш Раду не слыл...

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом

---

[Алсет]

Название: Квартира 5. Коурю
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Хиаки (Кессеки) Коурю. Приемный сын Акиры
Рейтинг: G
Тема: Звезда
Размер: 849 слов
Цикл: "Дом десять по Рассветной"
Найти новую дорогу, затерявшись в тенях. Надежда на лучшее. Сложный выбор.
Девиз: Не сдавайся и обретешь желаемое.
Изображает девушку или нежного юношу с сосудом на берегу реки, озаренного разом светом звезд, луны и солнца.

Paradise-city. 10 Dawning st - Квартира 5. Коурю

Для кого-то в небе черным-черно,
Что закат, что рассвет -этим все равно.
Для кого-то в небе светлым-светло,
Только ясный свет, только птичий грай.
Для кого-то в небе светит звезда,
И для этих все - не так, как для всех.
Их дорога - других всех дорог трудней,
Но зато прямая, словно стрела.
Их любовь - одна, их месть холодна,
Но зато их душа как свеча ...

Если на свете и было что-то, чего Коурю на дух не переносил, то это были сакуры и каллиграфия.
Они воплощали эту распроклятую японскую культуру, которой он принадлежал по рождению, и которую (по мнению Акиры) он обязан был знать.
А мнение Акиры штука такая, можно с ним не соглашаться, но не считаться совершенно невозможно, уж такой он человек. Сколько раз Коурю жалел, что связался с этим чудаком!
Нет, если б не проклятая Война, они б наверное в жизни не встретились. Потому что жив был бы дедушка (дед-андед, как говорит Акира), а не дедушка - так хоть отец.
С ними было удобно: один умел так здорово-здорово говорить обо всем на свете, учить всему, чему только можно научить и просто огранизовывать жизнь по-правильному. И вообще, у деда все было правильно.
Он вот, например, всегда говорил, что неважно, где ты рожден и какое имя тебе дали - главное, что ты часть великой Европейской культуры, просто по несчастному случаю заброшенная в это дикое место, в эту варварскую страну.
И дома они говорили по-английски и по-немецки, хотя родной язык Коурю, конечно же, знал - внук Такого деда не имеет права не знать родного языка и плохо учиться в школе. Так говорил дедушка, конечно же. Акира считал, что внуку такого деда было бы куда логичнее не знать ни слова по-японски, да и по-иностранному говорить так, что ни один иностранец не разберет...
Вот - опять этот Акира, чтоб ему... чтоб ему!
Ругаться Коурю был не обучен. Дедушка считал, что поистине европейски воспитанный молодой человек должен выражаться исключительно так, как принято в культурном обществе, тем более, если этот молодой человек - не кто-нибудь, а единственный наследник Древнейшей Профессии и Тайного Знания.
А тайное знание - это вам не с котами трепаться да с барабашками по углам хороводиться! Это искусство, наука, это мастерство, требующее тренировок, это труд не для профанов вроде покойника отца, что все на свете мерил финансовой пользой!
Хотя отца все равно жалко, хоть он и слепец. Умер, так и не открыв ни разу глаз по-настоящему, и завещал себя никак не поминать. Наверное, поминки ему казались излишним шумом, ведь он так любил тишину, мог молчать целый день.
С ним, в общем-то, хорошо жилось, не то, что с этим, с его вечным праздником, и даже кот у него не затыкается, нет, чтоб молча мяукать, как все нормальные коты!
Вот у дедушки домашнее животное было нормальное - рыба. Большая серая рыба в большом зеленоватом аквариуме с прозрачной водой. У нее были голубые, немного навыкате глаза и частые зубы, похожие на пилочку. Она называлась рыба-Перунья, и она ела карандаши, и дедушке ее подарил его друг-писатель из России, который тоже был Посвященным, только тибетским. То есть, если подумать, конечно рыба, питающаяся карандашами тоже не совсем обычное дело... но она хоть молчала!
Отец одобрил бы. Да и денег на рыбу уходит всяко меньше, чем на полный дом кошек и нахлебника с лисьими ушами - это сколько ума надо иметь, чтоб держать в доме мальчишку с лисьими ушами и едва что не целоваться с ним?!
Нет, если б не война, если б не Война и не тот мерзавец, что перерезал горло деду, словно праздничному петуху - Коурю в жизни не связался бы с этим Акирой!
Но тогда, когда он пытался выбраться из разоренной, пропитанной ядовитым ветром Японии в Последний Город, когда он впервые почувствовал себя не наследником Древнейшей Профессии и Тайного Знания, а просто мальчишкой четырнадцати с половиной лет, оставшимся без гроша за душой и без единой родной души в целом свете.
А этот, странный человек, явился неведомо откуда - привет, как жизнь, доброго тебе здоровья, будешь моим сыном...
Подобрал, как кошку какую!
И зачем он тогда кивнул, когда та служащая в порту спросила, вправду ли мальчик сын этого господина? Не кивнул бы - не было б ни этого пыльного городишки, ни этой квартиры, ни Акиры!
И его б не было, но это вовсе не страшно - не существовать. Дедушка много об этом говорил, его друг даже написал книгу "Отсутствие жизни после смерти глазами очевидцев", вот только Коурю так никак не собрался ее прочитать, а теперь наверное и вовсе никогда ее не увидит...
А Акира - католик. Этот болван, с его манией японской культуры, с его сакурами и каллиграфией - католик! Нелепо.
Как и все в его жизни, впрочем.
Дедушка ни за что бы не одобрил, что его внук общается с таким человеком.
Отец не одобрил бы что его сын вообще с кем-то общается.

А сын и внук какого-то японского черта сидит сейчас под сакурой и болтает с живущим на ней духом Козодоя, чтобы как-то занять часок между прогулянной алгеброй и обеденным перерывом, в который он пойдет домой, на второй этаж десятого дома по Рассветной, чтобы опять собачиться с Акирой, и его болтливым котом, и нахлебником с лисьими ушами...
А дух Козодоя молча слушает и только тихонько себе посмеивается.

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом

---

[Алсет]

Название: Мансарда 3/5 по Сакурабана. Май Темэя
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Май Темэя, танцор
Рейтинг: G
Тема: Жрица
Размер: 1014 слов
Цикл: "Местные знаменитости"
Тайна. Одиночество. Власть над стихиями, победа над слабостью. Тайное знание, тайное служение богам. Всеобщий друг и советчик.
Девиз: Никто не ведает, что таит обратная сторона луны и покров высшей жрицы
Изображает женщину, облаченную в одежды верховного жреца к/л религии (чаще всего - Папы Римского), с полумесяцем под ногами/в виде головного убора, восседающую меж черной и белой колонн

Paradise-ciity. Streets and crossroads - Мансарда дома №3/5 по ул. Сакурабана. Май Темэя

Под синей луной, на черной горе
Танцует она, всегда холодна
Всегда холодна и немного смешна,
Немного смешна и навеки одна
Танцует, танцует, танцует она...

Под черной луной, на синей горе
Все ждет ее он,холодный как сон,
Холодный как сон и немного смешон,
Немного смешон и навеки влюблен
Все ждет ее, ждет ее, ждет ее он...

Но небу и морю вовек не сойтись,
И нету меж гор тех прямого пути,
Она все танцует, он все ее ждет -
Ни тот не запляшет, ни та не придет,
Лишь ветер бессильное носит ... .

В Последнем Городе частенько устраивали вечеринки - даже, пожалуй, слишком часто.
Шумные, пьяные вечеринки, на которых собирались толпы народу, где женщины в полупрозрачных платьях-насквозьках пили их высоких бокалов разноцветные коктейли, а их мужчины в строгих костюмах курили слишком дорогие сигары и изредка уводили то одну, то другую прелестницув укромный уголок для личной беседы, где покупали и продавали все - от людей до коллекционных крышек от кока-колы...
В каждом районе для вечеринок был свой колорит. Например, наукоград Омай славился презентациями новейших открытий, устроенными в форме экзотического концерта с театрализованными элементами; в Голден-сити вечеринка (па-ати, как там говорили) казалась немыслимой без нескончаемой процессии обвешанных драгоценностями жен и любовниц, в Синсити - без стриптиза...
В Парадайз-сити совмещали. Стриптизерша с четырьмя руками, увешанная драгоценностями, за каждую из которых можно бы купить весь этот район - такого больше нигде нельзя было увидеть, только тут.
А еще именно в Парадайз-сити жил человек, без присутствия которого не обходилось ни одно хоть сколько-то уважающее себя мероприятие.
Май Темэя. Волосы до пят, убранные в чудную прическу, шитое золотом платье, холодные глаза, негромкий голос:
- Здравствуйте. Преотвратная сегодня погода, не так ли? Что ж, Майтэ Мея здесь, чтобы скрасить ваш вечер.
Завораживающие движения танца. Немного печальная улыбка. По-птичьи склоненная набок голова:
- Этот танец называют "Смеющийся дракон". Веками его танцевали для богов, а теперь танцуют для вас, господа.
Взмах вееров - как хлопанье крыльев. Сильные удары каблуков об пол. Гордо вздернутый подбородок.
- Моя единственная цель - ваше удовольствие господа. Позвольте танцевать для вас снова...
И в перекрестье взглядов, устремленных на сцену с желанием, восторгом, изумлением, нежностью - Май Темэя, и два веера - как два крыла... и пьяная толпа, хохочущая, глумливая, бесстыжая:
- Эй, ты, красотка! Сколько берешь за ночь?
- Нэй, чернявая, хочешь любови?
- И что боги в этой тягомотине находят? Эй, танцуй стриптиз - доллар дам, доллар денег!
Май не слышит. Шаг, еще шаг, веер взлетает и опускается, поворот головы. К танцу присоединяется пение, тихое, почти неслышное.
- А как вы думаете, на что она похожа будет, если раздеть?

Потом, рано поутру, частенько под дождем, Темэя возвращается домой, ставит кофе, швыряет на сковород пару кусков зачерствелого хлеба, с отвращением сдирает вышитые одежды, смывает яркий черно-белый грим, и, на ходу натягивая белый махровый халат и жуя гренку, отправляется в закуток-кладовку, служащую ему альковом.
Там он заваливается на нерасстеленую кровать и засыпает до вечера, под монотонный голос из-за стены, уныло декламирующий какой-то стихотворный бред.
Во сне он видит синих драконов, красных птиц и пьяного кирина, который долго и путано рассказывает ему, как он когда-то был желтой собакой, да вот незадача - жена, скотина такая, изменила, и вот теперь вот майся. Темэя сочувственно кивает, дергает рыжим мохнатым ухом, помахивает хвостами - мол, у всех бывает, что поделать, остается терпеть и радоваться. Чему? Ну, например, тем, что вырос рог, а не чешуйчатый хвост. Вырос бы хвост - пришлось бы остаток дней прожить в Каспии, а все ведь знают, на что он после Войны похож...

Если что-то и есть на свете, что ненавистно Май Темэе - то это однозначно будильник. Проклятый механический монстр неуклонно вырывает его из мира грез, заставляет вытянуть руку, слепо шаря по полочке над кроватью и сесть, об эту полочку больно приложившись лбом, потом наконец разлепить веки, очередной раз простонать:
- Семь? Как семь? Быть того не может...
И все-таки вылезти из своего самодельного алькова, снова пройти по маршруту ванная-кухня, допить вчерашний остывший кофе (гадость!), уныло воззриться в зеркало:
- И как это народу показывать, а? Боги испугаются, разбегутся нафиг же!
Но покорно наложить черно-белый грим, заставить губы сложиться в улыбку, застегнуть негнущимися пальцами все сто сорок девять застежек шитого золотом платья - и бежать вниз, где стоит запряженный в тележку осел или мерин, долженствующий доставить его на вечеринку. Иногда везет: в Омай или Голден-сити доставляют на машине, а потом еще и забирают на ней же. А то порой путь от места выступления до дома занимает столько времени, что поспать не удается совсем.

Иногда везет и между вечеринками выдается свободный денек. Тогда спать можно аж до полуночи, а потом до утра болтать с соседом из-за стенки. Сосед молод, беден и ему не везет в любви; по мнению Темэи - неудивительно. Будь он девушкой и слышь он от влюбленного парня вместо признаний одни стихи, да еще и сплошь начинающиеся с чего-то типа "Госпожа моя!" - тоже не спешил бы заводить отношения.
А на следующий день иногда можно (непростительная роскошь!) подняться днем и пойти погулять по городу здороваясь со всеми встречными и чувствуя себя почти обычным человеком. Можно даже зайти на чашечку кофе в кафешку, посидеть под зонтиком и обсудить житье-бытье с хозяином: да-да, все хуже и хуже с каждым годом, и мы ничуть не молодеем...
- А боги? Что боги - они нас забыли, и мы их не помним почти - смеется Май.
Стихи? Да. Чьи? Он не помнит. Чьи-то.
У их автора был длинный хвост черных волос и интрижки при дворе, а еще - ах, да, еще у него (по слухам, он как-то проверить не удосужился) была интимная привычка писать на теле возлюбленных свои стихи. Да-да, его еще за это прозвали "мастер шаловливой кисти".
Эх, тот еще развратник - но каков поэт был! Впрочем, почти все эти великие поэты - те еще шалунишки, сколько он их ни встречал - а он-то встречал ой как много...

А во сне снова приходили старые знакомцы - и синий дракон, и красная птица, и вечнопьяный кирин, бывший когда-то желтой собакой, и даже Дядя Чен со своим Голосом, и он пушил хвост и обсуждал с ними последние сплетни - пока его механический палач, его верный враг, красно-зеленый будильник не извещал его, что на эту ночь ему назначено....

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом

---

[Алсет]

Название: Городские боги. Сюйрэн
Фэндом: Ориджинал (Парадайз-сити).
Персонажи: Сюйрэн Иврэ, соколиный бог
Рейтинг: G
Тема: Мир
Размер: 768 слов
Цикл: "Городские боги"
Течение жизни, покой, гармония. Вечное круговращение жизни. Божество-хранитель.
Девиз: Беспечный танец божества - рождение и смерть.
Изображает танцующего с двумя - черным и белым - жезлами гермафродита

Paradise-city. Streets and crossroads - Городские боги. Сюйрэн

Соколиные крылья дарил ты мне,
Соколиные крылья и солнечный ветер.
Это было - в мире всего ценней,
Было лучше всего на свете...
Крылья ветер унес на холодной заре,
Да и сам улетел навсегда в ноябре,
И остался лишь ты, и улыбка твоя -
Да в улыбке, несказанной рифмою, ...

У каждого города, района, даже улицы есть люди, без которых их невозможно представить: например, торговец из лавки с жувачкой и его компаньон, или старый пенсионер из киотского парка, лечивший радикулит смазанными мелом стрелами - их пускал его малолетний внучек из игрушечного лука - или одноглазая кошка со шрамом во всю морду, которая всегда греется на одном и том же заборе невдалеке от районной школы...
Были такие люди и в Последнем Городе, а особенно - в том его районе, что звался Райским Городком.

Вот, например, этот, странный бродяга в синих лохмотьях, иначе не скажешь, с диковатыми синими глазами и длинным носом, не то чтобы крючковатым или слишком крупным, но каким-то очень... заметным.
Такое лицо, если подумать, куда больше подошло бы средневековому надгробию, нежели бомжику из такого города, как Последний, уж больно оно было гордое да надменное - не такому человеку милостыньки просить.
Да он и не просил, впрочем. По крайней мере, с протянутой рукой его еще никто не видел - как и где-то работающим, так что источник средств к его существованию оставался загадкой, ответ к которой тщетно искал Сури-мент.
Его очень интересовал этот самый источник, а еще наличие у Синего Парня нормального имени, беженского чипа и ну хоть какого удостоверения личности. Ради них он из чистого профессионального рвения перерыл весь город; не нашел. А ведь славился тем, что мог найти кого угодно где угодно, и даже там, где никого отродясь не было.

Да, странный это был человек. Бывало, поймает за рукав, посмотрит в глаза и строго так: "Не смей!".
И знаете ли - не смеешь покорнейше! Не смеешь красть, не смеешь прогуливать, иногда и вены перерезать не смеешь... И откуда только он знает?
Иногда его просили что-нибудь предсказать - ну так, шутки ради. Иногда предсказывал. Редко когда что-нибудь хорошее, но, что характерно - всегда верно. И карты угадывал всегда, и числа, и слова. Но денег за это, надо сказать, не брал, говорил, что удовольствие от процесса - само по себе награда, а ему нетрудно.
И с птицами разговаривал. Все больше с воронами: бывало, сидит на скамейке в скверике, вся скамейка от ворон черным-черна, одна особо наглая птица на самой макушке сидит - и все горланят, каркают, шумят - а он слушает. Кивает, говорит что-то в ответ (что - не разобрать). Словом, общается. Изредка еще у окон с птичьими клетками останавливался. Облокачивался на подоконник - и болтал себе, пока хозяева фигели и не мешали.
Офигеешь тут, если у тебя, между прочим, седьмой этаж! Или двадцать седьмой - какая ему разница?
Главное - птичка! Особенно, если это не канарейка, а кто-нибудь поинтереснее. Тут он и на сорок седьмой полезет ради пяти минут теплого общения.

А почему я все время в прошедшем о нем говорю? Ну, так в рассказах вроде как принято.
А так - что ему сделается, живет себе, бродяжит по району, причиняет добро. Поет вот иногда. Красиво, но рано. Или поздно.
И ведь не поколотишь: или убежит, или сам так накидает - мало не покажется! Он ведь и драться умеет, между прочим.
А на тебя потом все встречные птички месяц срать будут; кому оно надо, такое счастье? Пусть лучше поет себе.
Все равно ж красиво. Только непонятно.
А еще волосы у него - как на картинках! Такие, длинные-длинные, цвета старого золота - и такие, словно он их каждый день моет.
Почти до колена, и легкие-легкие - так по ветру и летят, когда он танцует где-нибудь на перекрестке, странный человек.
Он танцует, а все стоят, смотрят - благо, машина на районе всего одна, и та - Сурайменова.

Ну, да о нем долго можно рассказывать.
Вот еще, забавная такая история, пошел как-то раз Юлеш....

***
Не стоит село без праведника, город без святого, страна без ангела, мир без божества.
А что ты будешь делать, если села разорены, города разрушены, границы стран стерлись и сам мир словно сжался, свернулся до крохотной точки - Большого Города?
Что будешь делать, если твоего мира, того мира, в котором ты был богом, больше нет, если его стерли в пыль гусеницами, выжгли напалмом, пустили по ветру мегатоннами бомб?
Что - если ты Король мира, которого больше нет, бог без верующих, дерево без корней?
Только одно и остается: быть со своими поддаными до самого конца, разделив их судьбу шаг за шагом всю, до последней крошки.
Как Хозяин Ветров, Соколиный бог Сюйрэн, что неприкаянным бродит по Райскому Городку, играет с детьми, смешит взрослых и болтает с птицами....

@темы: Ориджинал: Парадайз-сити, Парадайз-сити: фэндом в целом