Фэндом: Мор.Утопия.
Персонажи: Бакалавр.
Рэйтинг: G
Категория: джен.
Тема: Суд. Перевернутое положение.
Размер: 725 слов.
Голова болела третий день. Стоило только оторвать её от подушки, как перед глазами всплывали черные круги, а в затылок вонзалась тупая игла. Каждый шаг загонял иглу на миллиметр глубже, и к вечеру было ощущение, что пронзив мозг, кончик её высовывается из середины лба. Он даже подходил к зеркалу, чтобы проверить, но каждый раз ничего не обнаруживал. Может быть, не умел смотреть, а может быть игла хитро пряталась.
В этом сумасшедшем доме он уже ничему бы не удивился.
Руки у него дрожали так же третий день. Как он ухитрялся попадать из револьвера в бандитов, а не в небо, когда пальцы ходили ходуном, оставалось загадкой. Сам он думал равнодушно, что степным демонам веселее мучить добычу, чем убить её сразу. Наверное, именно поэтому его так ревностно берегли, и не давали окончить жизнь в какой-нибудь канаве с ножом в боку. В чем-то он был даже благодарен. Немного.
Жар также не оставлял его третий день. Сначала слабый, тридцать семь вместе привычных тридцати шести, затем - набирающий обороты. Он сбивал его антибиотиками, заливал холодной водой, сооружал компресс с водкой и уксусом из неожиданно обширных евиных запасов... Наверное, уксус она добавляла в еду, когда готовила. ...Но ничего по-настоящему не помогало. Каждую ночь он просыпался от холода и бредовых кошмарных снов.
Собственно, он третий день маялся от Песчанки и знал это.
Панацеи у него не было. Порошочки не получалось выменивать - сначала ему не хватало орехов и иголок, потом хитрые девчушки при виде "дяденьки Бакалавра" спешно стали прятать всё по карманам. Наверное, кто-то научил их, что отдавать такую необходимую вещь хоть за десяток орешков - даже драгоценных, грецких - совсем глупо и неправильно. Он их и не винил. В конце концов, даже здешние дети оставались детьми, и отнимать у них шанс выжить он не хотел. Совесть мучила.
Совесть его вообще в последнее время мучила неправдоподобно часто.
...Третий день он спасался антибиотиками, всем телом чувствуя, как выгрызает его изнутри Грязь. Рассудком он понимал, что не хочет умирать. Что ему нельзя. И что в такой ситуации впору бегать по всему Городу, ища спасение. От Песчанки умирают за несколько дней... Но что-то иррациональное - может быть, гордость - не позволяло ему идти и искать, и просить. Он даже антибиотики принимал нерегулярно, словно хотел умереть. Смотрел на баночку с лекарством по получасу, словно нехотя вытряхивал на ладонь таблетку. Или не вытряхивал, а смахивал пузырек в карман и ложился спать.
"Безумие, - говорил он себе, пытаясь справиться с подползающим равнодушием - к жизни, к будущему и к Приближенным - Безумие!"
Но осознание это ему нисколько не помогало. Никому из сумасшедших ещё не помогло.
Когда пришло время решать, он уже умирал, и знал, что умирает. Вопрос времени и средств, но даже антибиотиками не станешь спасаться всю жизнь. Тело просто выгорит, как ни поддерживай его... В целом, ему было всё равно. И если бы его спросили, когда же он устал метаться и стучаться в закрытые двери, он бы ответил - в десятый день, когда поднимал из золы чертежи.
Собор пах страхом и пустотой. Человеческие лица сливались для него в одно лицо, и он улыбнулся этому лицу. Мария вздрогнула от его улыбки.
По проходу между скамьями, слегка подволакивая раненную в приключении с Бойнями ногу, к Генералу, он шел так, словно вокруг не было никого и ничего. Словно он не восходил на эшафот, на лобное место, а прогуливался в парке, или шел по улице по своим делам. Страшно было смотреть, как он идет.
-Идите все к черту, - разнеслось под высоким потолком, и эхо подхватило голос, умножило и исказило его - Я отказываюсь решать.
Выдохнула Мария. Всплеснула руками Самозванка. Генерал тяжело склонил голову.
Он же развернулся, и, всё так же отрешенно, пошел к выходу.
Словно тот Данковский, который так любил хлесткое изящное хамство, который, кажется, создан был, чтобы обличать и вещать, умер на десятый день, потеряв второго Приближенного.
В Городе шел дождь. В этом чертовом Городе дождь, кажется, шел почти всегда.
Он подставил лицо холодным каплям, растянул губы в улыбку. Ему не было легко, и совесть его не терзала. Ему уже было никак. И в чем-то это оказалось приятно.
Пузырек с таблетками отправился в ближайшую лужу. А следом за ним, гулко булькнув, пошел ко дну тяжелый револьвер. Велико было искушение забросить туда же и знаменитый змеиный плащ, но вряд ли лужа была достаточно глубока, чтобы вместить его. Вот если в Горхон...
Ребятишки потом говорили, что видели, как столичный доктор уходил в Степь.
И не видели, чтобы он возвращался.