[tarotfic]

Название: Нравственная дилемма с двумя неизвестными
Фэндом: Watchmen (скорее комикс) + Fringe, прочее по мелочи
Пейринг: доктор Манхэттен/Уолтернэйт (пре-слэш), Уолтернэйт/альт!Астрид
Рейтинг: PG
Категория: пре-слэш, гет
Тема: Отшельник
Размер: 4936 слов
Предупреждения: AU, возможно ООС, стилистические выкрутасы.

We knew the world would not be the same. A few people laughed, a few people cried. Most people were silent. I remembered the line from the Hindu scripture, the Bhagavad-Gita; Vishnu is trying to persuade the Prince that he should do his duty and, to impress him, takes on his multi-armed form and says, «Now I am become Death, the destroyer of worlds». I suppose we all thought that, one way or another.
(Роберт Оппенгеймер)


1(1).
– Доктор Манхэтен?
– Это произносится как «Манхэттен», – ровным тоном отвечает тот, не оборачиваясь, – я получил свое имя в честь проекта «Манхэттен», который был назван в честь района до переименования.
Его неяркое сияние, ровное, непохожее ни на мерцание неона, ни свет лампы накаливания, кажется, проникает под веки и под кожу, и это неприятное ощущение, Уолтер хочет отойти подальше, но не решается – перед ним парит в воздухе величайший американский ученый, человек, который остановил энергетический кризис, предотвратил Третью Мировую войну, а потом исчез и был официально признан умершим, наверное – потому, что мертвые герои гораздо удобнее живых, особенно если приходится держать их в секрете.
– Рад буду работать вместе с Вами, – его тон остается все тем же, Уолтер не может разобрать никаких эмоций, доктор Манхэттен делает шаг вперед, сходя со своего пьедестала и протягивает руку.
Одежды на нем нет, и кожа выглядит еще неестественнее из-за гладкости – она похожа на пластик, и Уолтер пытается представить себе, какой она будет на ощупь при рукопожатии: холодной или горячей, похожей скорее на металл или на пластик. Еще он думает о том, что никогда прежде не касался людей, официально признанных умершими, и эта ненастоящая смерть кажется ему невероятней всех сверхчеловеческих способностей доктора Манхэттена.
– Рад буду работать вместе с Вами, – повторяет тот.


15(2).
У Уолтера рак, уже много лет: про таких, как он, принято говорить, что они выздоровели – никаких рецидивов, уже несколько лет, но он знает, что болезнь по-прежнему внутри его тела, готовая в любой момент перейти в активную фазу. Когда знаешь, умираешь, даже если смерть очень долгая, становится легче принимать решения, вернее – просто хватает сил на то, чтобы сделать нечто очень важное, нужное многим, и, в то же время, очень страшное. Уолтер знает, что не сможет себя простить, но теперь уверен, что прощать не придется: он просто перестанет существовать, и, значит, ему не придется прощать себя самого, и Питера тоже больше не будет, и ему не придется прощать, а все остальное уже не важно.
К счастью, он не верит в Бога.
Уолтер смотрит в окно на мирно спящий Нью-Йорк, и вертит в пальцах затертый серебряный доллар. Президент Никсон никогда не боялся принимать рискованные решения, так он выиграл войну во Вьетнаме и разрешил кубинский ракетный кризис. Уолтер спасет всех, по крайней мере – введет в ремиссию болезнь, разъедающую его мир.


17.
Иногда Уолтер Бишоп встречает людей, которые работали вместе с ним над проектом «алмазный щит» – доктор Дэйлз, полковник Барнеби, профессор Драйберг, тоже уже ставший профессором Кеннет Маршалл – они улыбаются, давая интервью научным журналам, у них на День Независимости есть жареная курица, и команды, за которые они болеют, время от времени побеждают в национальном кубке по регби. Уолтеру кажется, что он что-то пропустил, сидя сутками в закрытой лаборатории – или они все пропустили, все зависит от точки зрения.
По крайней мере, в одном все они с Уолтером схожи: каждый считает, что «алмазный щит» принес пользу человечеству, и каждый рад, что проект прекратил свое существование.
На банкете по случаю пятидесятилетия открытия центра имени Тьюринга, Пьер Чанг придается воспоминаниям о том, как пытался создать эффективную вакуумную бомбу после того, как «алмазный щит», в котором он трудился над усовершенствованием янтарных шашек, был свернут, Уолтер гадает, знает ли тот, что янтарь 31422 был разработан при участии доктора Манхэттена, и знает ли, что доктор Манхэттен исчез значительно позже, чем принято считать. Лаборатория, в которой работал Чанг, находилась несколькими сотнями метров выше помещений, в которых работал доктор Манхэттен – на официальных планах там был бункер, в котором должны были спрятаться сотрудники подвального уровня, если что-то пойдет не так.
– Вы добились большего, чем любой из нас, – кажется, Чанг пьян, и Уолтер давно не пытается понять, что и о чем тот говорит, – но я не завидую. Всем известно, какое горе заставило Вас двигаться вперед.
Два месяца назад сын Чанга, честных и упрямый полицейский, оказался замурован в янтаре, по чистой случайности – преследовал подозреваемого и оказался в зоне распыления, теперь и он, и тот, за кем он гнался, превратились в смешные вечно бегущие фигурки. Уолтер хочет сказать, что это совсем не похоже на историю Питера, но только молча пожимает Чангу руку.


15.
Иногда Уолтер возвращается к старым проектам, может сидеть над ними ночи напролет: на бумаге осталось множество идей, и блестящих, и абсурдных, и попросту невозможных, настолько, насколько в мире все еще существует понятие «невозможно», или настолько, насколько понятие «невозможно» вернулось в мир после того, как доктор Манхэттен ушел навсегда.
Уолтер не может уснуть, и молча листает страницы старого лабораторного журнала – ему кажется, что все записи сливаются воедино, становятся черными лабиринтами, из которых нет выхода, или чертежами невероятных устройств, предназначенных для разрушения и созидания, для спасения и уничтожения миров. Изменчивые и сложные, они перетекают друг в друга, трансформируются, становясь бесконечно сложными – Уолтер со вздохом закрывает глаза и откидывается назад, но путаница из слов, схем и формул не оставляет его. Иногда он жалеет, что не может снова стать обычным ученым, который не пытается держать на своих плечах весь мир.


10.
Охранники на объектах проекта «алмазный щит» – все из элитного подразделения имени Эдварда Блэйка, на левом плече у каждого – значок, желтое улыбающееся лицо, как его рисуют дети, и это выглядит чертовски глупо, особенно учитывая то, как тот погиб – наверное, было бы забавно спросить у одного из них, насилуют ли они вьетнамок, но Уолтеру не хочется получить пулю в колено.
Он каждое утро выходит из своего дома, направляется к лаборатории, у входа в которую стоят охранники. Стоя в лифте, вспоминая утренний поцелуй Элизабет – пахнущий молоком и кофе, и каким-то ночным кремом, которым она пользуется уже много лет – Уолтер думает о том, как это место похоже на тюрьму, тюрьму для одного заключенного, который может сбежать в любой момент. Зато сам Уолтер не может, и все те, кто живет в аккуратных маленьких домах с белыми стенами и красными дверьми – тоже, в том числе и сами охранники. Это можно считать ироничным, но Уолтеру кажется, что чувство юмора у него атрофировалось, и, поэтому, на него не стоит слишком полагаться.
Иногда ему кажется, что и здравый смысл у него тоже окончательно атрофировался, где-то в момент подписания договора о работе в проекте «алмазный щит». Хотя, разумеется, совместная работа с величайшим ученым всех времен – это воплощение мечты, но этого мало чтобы перестать пытаться выяснить, что случилось с Питером и что случилось с жизнью самого Уолтера после исчезновения сына.
Некоторые становятся лучшими из лучших, уходя после личных трагедий в работу с головой – но Уолтер уже был лучшим, ему уже предлагали присоединиться к «алмазному щиту», и он отказался, потому, что был занят поисками лекарства для Питера. Обычно в таких случаях принято говорить о случайностях, судьбе или проведении, но Уолтер видит закономерность – как и доктор Манхэттен, уверенный, что, они работают вместе просто потому, что должны, и иначе быть не могло. Уолтеру не нравится эта формулировка, от нее несет религиозным фатализмом и браками, заключенными на небесах, но у него недостаточно аргументов для спора о том, появляются ли альтернативные вселенные ежесекундно, в соответствии с теорией квантового самоубийства или же появились все одновременно, в момент большого взрыва.


4.
Распутывая цепочки формул, растягивая реальность между руками, как фокусники растягивают цепочки связанных платков, доктор Манхэттен говорит:
– У всего должен быть срок годности: у продуктов питания, у бытовой техники и стройматериалов, у идей и религий. У людей тоже есть срок годности, который истекает, когда они умирают – однако, некоторые не хотят этого понять.
Уолтер почему-то думает, что это о Питере, о том, что люди перестают существовать после того, как умирают, исчезают, признаются умершими, но, на самом деле, доктор Манхэттен говорит о тех, кого знал лично, о тех, кто мог бы изменить историю Америки, но теперь уже забыт – даже Ричард Никсон, высеченный в Маунт-Рашморе значит для людей меньше, чем Джон Кеннеди, лишившийся поста из-за уотергейтского сексуального скандала – как будто кому-то действительно было важно, спит он с Мерелин Монро или нет. На самом деле, доктор Манхэттен говорит о людях, которых знал сам.
Позже Уолтер узнает: доктор Манхэттен говорит о людях, которых убил сам, позже Уолтер сам станет человеком, которого убил доктор Манхэттен.


2.
Они легко работают вместе, быстро переходят на «ты», ни о чем не спорят – будто всю жизнь готовились к этому сотрудничеству. Иногда Уолтер пытается представить себе, на что на самом деле способен доктор Манхэттен: нарушить законы физики невозможно, значит, он обходит их, смещаясь относительно оси реальности, в которой находится – это как пространственные путешествия через червоточины черных дыр, нечто не вписывающееся в правила и рамки трехмерного мира, непостижимое для людей, как для двухмерных существ были бы непостижимы понятия «глубина» и «высота».
– Ты ведь способен путешествовать по параллельным мирам, – это не вопрос, потому, что они оба знают ответ. – Скажи мне, что с моим сыном.
Доктор Манхэттен качает головой, со все тем же безразличием во взгляде:
–Я могу, но не скажу, Уолтер. Принято считать, что неопределенность хуже всего, но это не так: если я скажу, что твой сын жив, ты потеряешь все основания для того, чтобы продолжать работать на правительство, и, в конце концов, окажешься на улице, а если я скажу, что он умер, ты потеряешь желание жить.
– Я готов принять любой ответ, я выдержу это.
– Нет, – доктор Манхэттен снова качает головой, – еще не готов, прошло слишком мало времени.
Его лицо ничего не выражает, но Уолтеру кажется, что тот просто над ним смеется, сквозь стиснутые зубы и нероницаемо-белые глаза. Идеальный сверхчеловек, видевший все вселенный и не ставший распадающимся на атомы куском гниющего мяса, он, неспособный горевать или сожалеть – единственный, кому Уолтер завидует. Иногда он представляет себе, как мог бы легко шагнуть из мира в мир, найти Питера и привести его домой, чтобы больше никогда не терять – или суметь отпустить, не на словах, а по-настоящему – положиться на стабильность совокупности количества атомов во всех вселенных, и не стучаться больше в закрытые двери.


14.
Иногда Уолтер вспоминает те времена с улыбкой, хотя чаще они его пугают: слишком уж это было просто – держать в руках будущее мира, решать, стоит ли изобретать новые способы борьбы с катастрофами, которых больше год от года, или пусть все катится к чертям. То, что он делал в «Бишоп Дайнемик» то, что он делал в рамках «алмазного щита» – чудеса, не стоившие ему ничего, кроме времени, и спасшие миллионы жизней. То, что он делает с тех пор, как стал министром – решения, которые могут спасти миллионы жизней, но стоят десятков смертей, и ему приходится выбирать, принимать кого-то за икс, а кого-то – за игрек и решать неравенство.
Смотритель Астрид Фансфорт не решает неравенств, только заполняет пустоты неизвестных статистическими данными, высчитывая вероятности, делая немного проще поиск ответов на вопросы. Когда Уолтер видит ее за работой впервые, то долго пытается вспомнить, где встречал раньше, а потом – слышит имя, вспоминает, и спрашивает себя, несчастна ли она, и если нет – то известно ли ей, что такое счастье.
– Ты напоминаешь мне одного человека, которого я знал много лет назад. Его манеру выражаться, образ мыслей, – однажды говорит ей Уолтер, и пожимает плечами, и думая о том, стоило ли произносить это вслух.
– Вероятность того, что Вы встречали человека с мышленьем, похожим на мое, равна примерно нулю целых и шести десятимиллионным, – Астрид смотрит ему прямо в глаза, не мигая, как и доктор Манхэттен.
– Но не нулю, верно?
– Ничто в мире не может быть равно нулю, – ее тон тоже не меняется, – и нет ничего невозможного, есть лишь астрономически малые вероятности.


5.
Он думает о силе магнитного притяжения, о гравитации, удерживающей на своих местах – его восхищает доктор Манхэттен, способный перебирать атомы, как монах перебирает бусы четок: кристаллические решетки перестраиваются, как солдаты, мгновенно меняющие строй. Уолтер не понимает, как перед ним еще могут оставаться какие-то проблемы, каике-то вопросы – разве что тот намеренно закрывает глаза на слишком простые решения.
Доктор Манхэттен кладет руку на его запястье, и Уолтер вздрагивает, как от легкого электрического разряда, а, потом, он слышит голос, точно внутри собственной головы:
– Я делаю это не ради себя, а ради вас. Мне не нужна еда – но многие из вас голодают, меня невозможно убить – но многие из вас боятся войны. У меня есть ответы на многие вопросы, но вам эти ответы не подойдут.
– Ты можешь читать мысли.
– Я о многом догадываюсь.
– Значит, тебе все это не нужно?
– Мне нужна цель для поддержания существования, – доктор Манхэттен медленно смаргивает, – и, на данный момент, эта цель кажется мне подходящей.
Уолтер чувствует, что должен сказать еще что-то, но не может подобрать подходящих слов, поэтому просто возвращается к работе. Его запястье там, где по коже скользнули пальцы доктора Манхэттена, чуть онемело от этого касания, и он массирует его, растирает, до тех пор, пока чувствительность не возвращается.


7.
Доктор Манхэттен неповторим, он – невероятное стечение обстоятельств, множества внутренних и внешних факторов, один шанс на миллион, но это вовсе не значит, что его не пытались повторить, создать новые и новые копии, которые можно было бы использовать во всех отраслях науки, всех отраслях жизни, создать армию суперлюдей, которая была бы куда эффективнее обычной армии. О том, что часть опытов проводилась над детьми, Уолтер узнает, когда доктор Кристиан Дэйлз показывает ему Астрид Фансворт, о которой принято говорить, что она тоже создана в рамках проекта «алмазный щит» – той его части, которая никогда не будет рассекречена.
Астрид сидит неподвижно и пишет цифры в большом блокноте. Ее голова замотана бинтами, под которыми справа темнеют коротко остриженные волосы.
– Что с ней? – спрашивает Уолтер.
– Она никогда не станет обычной девочкой, – уклончиво пожимает плечами доктор Дэйлз, – у нее никогда не будет красивых кукол, но, если ей повезет, она выживет, и станет самым совершенным вычислительным устройством в мире.
Уолтер касается кончиками пальцев плеча девочки, но та не поднимает головы, продолжая обеими руками писать цифры, выстраивая их в столбик. Она кивает собственным мыслям, и что-то бормочет себе под нос, но разобрать среди звуков отдельные слова невозможно.
– Сколько ей было лет, когда это случилось?
– В документах все дети записаны под номерами, но им было от трех до пяти, решили, что именно этот возраст является оптимальным.
Девочка поднимает взгляд, смотрит в потолок, точно читая там что-то, и переворачивает последнюю страницу блокнота, начиная покрывать цифрами обложку. Она нажимает на карандаш так сильно, что на картоне остаются вмятины, а потом грифель ломается, и девочка, не глядя, берет в пальцы следующий, и продолжает писать.
– А были другие выжившие?
– Нет, – Дэйлз протягивает Астрид новый блокнот, она раскрывает его на последней странице, и снова пишет какие-то цифры и числа, на этот раз двигаясь от правого нижнего угла к левому верхнему: Уолтер видит, что некоторые комбинации повторяются, но не может вспомнить, что именно они ему напоминают – восемь, пятнадцать, шестнадцать, двадцать три, опять и опять, в окружении других цифр.


11.
– Человек, на самом деле, способен на очень многое, – доктор Манхэттен медленно моргает, белое сияние его глаз становится ярче, и Уолтер просто не может отвести от него взгляда, – мы можем менять мир вокруг себя, потому, что законы физики давно уже стали для нас инструментами, а не объектами поклонения, мы можем спасть людей, которые были бы обречены на смерть еще десятилетия назад, некоторые даже способны, как я, способны перешагнуть границы физических тел. Но есть одна граница, которую нам не перейти.
Уолтер не помнит, чтобы раньше Манхэттен говорил о себе, как о человеке, но сейчас его «мы» не оставляет никаких сомнений.
– Рано или поздно, все мы становимся чудовищами – кто-то вскоре после рождения, кто-то – только незадолго до смерти, но, рано или поздно, это происходит с каждым. Люди придумывают религии и политические партии, чтобы как-то остановить этот процесс, но становится только хуже, потому, что, помещая себя и других в систему нравственных рамок, мы увеличиваем количество моральных дилемм, и, в итоге, рано или поздно, оказываемся в ситуации, где ни одно решение не может полностью соответствовать всем нормам – однако, принятие решения необходимо, и именно оно и делает любого из нас монстром, даже если и не в собственных глазах, то, по меньшей мере, в глазах окружающих.


9.
То, что мы хотим знать и то, что мы знаем – разные вещи. Официальная история смерти Эдврада Блэйка: он был застрелен в бою, то, что считается тайной правдой о его смерти – ему выстрелил в спину брат вьетнамки, которую Блэйк насиловал, но и эта правда – тоже ложь, на самом деле его убил доктор Манхэттен, одним простым движением пальцев: плоть разошлась, как от вторжения пули, и Блэйк истек кровью. Официальная история смерти Эдриана Вейдта: его шантажировало неустановленное лицо, угрожая обнародовать информацию о его сексуальной связи с неким Виктором Стрейнджем, и, опасаясь, что эта тайна будет раскрыта, Вейдт покончил с собой, то, что считается тайной правдой о его смерти: он шпионил в пользу Советского Союза, и принял яд, когда понял, что раскрыт. Правда о его смерти: его также убил доктор Манхэтенн, потому, что когда-то его беспокоило будущее Америки, будущее всего мира. Официальная история смерти Ричарда Никсона: самолет, в котором тот летел на Аляску для встречи с представителями профсоюзов, разбился из-за ошибки пилота, неофициальная версия – причиной катастрофы стали действия советских шпионов.
Уолтер Бишоп полагает, что ему известна правда, но никто, даже он сам, не может быть полностью уверен – может быть, слова доктора Манхэттена не отличаются от любых других показаний и ложных признаний в убийствах, которые совершают сумасшедшие после каждого громкого дела, которое попадает в выпуски новостей.


3.
Нельзя сказать, что они много разговаривают, но те разговоры, которые все же завязываются, Уолтер делит на две категории: откровения и философские дуэли. Откровения редки и достаточно скучны, дуэли – остроумны, но всегда сводятся к одному и тому же, начинаются с одного и того же – Уолтер задает вопрос или доктор Манхэттен вспоминает один из вопросов, заданных ранее, это как возвращаться к чертежам невероятных устройств, формулам химического оружия, проектам и задачам, которые давно уже были отброшены, как бесполезные, бесперспективные, но все еще в чем-то интересные.
Доктор Манхэттен говорит:
– Предположим, что твой сын – икс, а спасение мира – игрек. Какая величина кажется тебе более значимой?
– Подобная дилемма невозможна, – Уолтер сначала произносит эти слова, а потом поднимает, что так строит фразы сам доктор Манхэттен, его манера говорить пристала к нему, как пристает навязчивый мотив песни.
– И все же ответь.
– Жизнь одного человека не может быть сопоставлена с жизнями миллиардов.
– Это все еще не ответ.
– Хочешь знать, пожертвовал ли бы я возможностью вернуть своего сына ради, если бы от этого зависело спасение мира? – Уолтер усмехается. – Да, разумеется, я выбрал бы спасение мира.
Доктор Манхэттен качает головой, и Уолтер пытается понять, что это значит, но не может, потому, что никогда не мог понять.
– Правда в том, что величины равнозначны, поскольку жизнь как таковая не имеет явной ценности, и, значит, икс равен игреку, и равен нулю. Так это вижу я.
– Но для меня игрек больше, это ты хочешь сказать?
– Игрек или икс, это не имеет значения. Важно то, что для тебя обе эти величины, даже если и тождественны между собой, не равны нулю.
– Поэтому я – не ты.
– Поэтому я уникален.
Позже Уолтер узнает, что это не так, что игрек для доктора Манхэттена вовсе не равен нулю, по крайне мере – когда-то не был равен.


12(2).
Проект «алмазный щит» прекращает свое существование после того, как доктор Манхэттен исчезает. По поводу его исчезновения строятся теории, Пентагон давит на полковника Барнеби, которому нечего сказать, потому, что он с самого начала предупреждал: вы можете попытаться задержать там людей, даже вместе с семьями, но ни мои ребята, ни кто бы то ни было еще не сможет удержать на месте эту чертову светящуюся херновину, способную ходить сквозь стены.
О том, что Уолтер Бишоп не один работал в лаборатории нижнего уровня, знает всего человек десять, и у всех у них разные теории насчет исчезновения доктора Манхэттена, которые сводятся к единственному возможному ответу – ему надоело и он ушел. Может быть, он еще вернется, как однажды уже делал, может быть – нет, вернее: все уверены, что нет, но некоторые продолжают надеяться, что он придет, и остановит катаклизм, спасет всех.


6.
Уолтер думает, что доктор Манхэттен должен вызывать восхищение, потому, что его IQ ориентировочно выше пятисот, потому, что он способен проходить сквозь стены и мгновенно перемещаться в четырехмерном пространстве – но, вместо восхищения он испытывает нечто вроде привязанности, которая удерживает его вместе с Элизабет, только без горя, без разделенных на двоих печальных воспоминаний.
Доктор Манхэттен не знает скуки, едва ли испытывает потребность в увлечениях, помогающих скоротать время, но, все же, иногда в его руках появляется горсть песка, которую он перебирает – пропускает сквозь пальцы, растирает между ладонями, позволяет песку рассыпаться по полу, а потом, точно поворачивая время вспять, возвращает на стол или в свои руки. Он мог бы выйти наружу, чтобы взять в руки песок, которого так много вокруг, но он остается в лаборатории – скорее всего, из чистой вежливости, из уважения к его охранникам и тем, кто построил его бункер.
– Это – песок с Марса, – говорит однажды доктор Манхэттен, – и песок из пустыни Мохаве, который я собрал в день, когда прибыл сюда, примерно в равном количестве. Они перемешаны. Никто не может различить песчинки отсюда и те, которые я взял в одном из марсианских каналов.
– Икс равен игреку, но они не равны нулю, – Уолтер пожимает плечами. – Ты сам можешь их различить?
– Верно.
– Тогда это бессмысленно. Для тебя есть разница между двумя гипотетически тождественными величинами, и, следовательно, если перейти на софистику, независимо от степени субъективности твоего суждения, оно создает объективную разницу.
Ему кажется, что доктор Манхэттен улыбается, или выглядит озадаченным, но, потом, он решает, что это – просто игра теней и света.
Позже, когда доктор Манхэттен уйдет, Уолтер заберет песок – просто сметет его в карман, не пытаясь разделить, не пытаясь понять, которые из них собраны на границе с Невадой, а которые – принесены с другой планеты. Он думает, что, иногда, икс может стать равным игреку, если изменить свою точку зрения или изменить картину мира, в который они вписаны.


16.
Смотритель Астрид Фансворт была облучена и лоботомирована в раннем детстве, потому, что из нее пытались сделать нового доктора Манхэттена – она не начала светиться и не научилась расщеплять атомы щелчком пальцев, но она тоже стала сверхчеловеком. Неудивительно, что ей удалось сначала продвинуться в аналитическом отделе ФБР, а потом – стать смотрителем в подразделении «За гранью». Она – живой компьютер, совершающий в секунду больше операций, чем способна самая совершенная техника, и Уолтер не знает, жаль ее ему или нет.
Когда он целует агента Астрид Фансворт в губы, в голове у него проносятся все те мелкие детали идеального образа доктора Манхэттена, которые въелись в его память – движения, едва заметно разнящиеся интонации, взгляд, сначала казавшийся равнодушным, потом – высокомерным, потом – полным жалости, и только после Уолтер понял, что видел в нем только то, что хотел. Сейчас ему кажется, что Астрид смотрит на мир удивленно и потерянно, в ее глазах все еще отражаются люди, которые сделали ее такой: уникальной, гениальной, безумной, бездушной, как доктор Манхэттен.
Она не сопротивляется, ничего ему не говорит, и Уолтер делает шаг назад, хотя не может сказать точно, что именно его останавливает – то, что она похожа на доктора Манхэттена, или то, что она не похожа на него достаточно, бледная тень, а не копия. Позже он понимает: второе – потому, что именно первое и лежало в основе его влечения к этой молодой женщине.
Он думает о том, девственница ли Астрид, и если нет, то может ли она испытывать и осознавать сексуальное влечение, или просто переспала с несколькими мужчинами, чтобы получить свою должность, и доказать, что она – лучшая из лучших. Он думает о том, может ли она хотеть кому-то что-то доказать, и о том, стали ли бы она убивать людей, чтобы кого-нибудь спасти, так, как это делает он сам, как это делал доктор Манхэттен. А потом он думает обо всем том, что потерял, и том, что мог бы получить, но не получил, и понимает, что потери и упущенные шансы не сходятся клином на Питере, сколько бы тот ни значил.
– Нет, – говорит он скорее сам себе, чем Астрид, потому, что ей вряд ли нужны какие-то слова и какие-то ответы, и, поэтому, он не лжет.


12(1).
Однажды ночью доктор Манхэттен уходит из лаборатории – разумеется, никто не знает ни точного времени, когда это случилось, ни места, куда тот мог направиться. Некоторое время его возвращение еще представляется возможным, но, потом, становится понятно, что, где бы он ни находился, рассчитывать на его возвращение к проекту «алмазный щит» не приходится, и проект прекращает свое существование. Большая часть начатых в его рамках разработок продолжается уже в новых лабораториях, и финансируется уже по другим статьям расходов – как написал в своих «Опытах» Мишель Монтень – «Бог умер, и человек свободен продолжать свою жизнь сообразно собственным устремлениям».
Доктор Манхэттен оставляет за собой бесконечно ценное наследство, которое даже не придется делить, его хватит на всех – разработки, спасающие мир каждый день, и тысячи мелких вещей, делающих его немного более простым или удобным. Никто никогда не пытался выяснить, не написал ли он прощального послания, прежде, чем исчезнуть окончательно – но Уолтер знает, что тот оставил краткую записку, клочок бумаги, на котором написано идеальными печатными буквами, без наклона и графологических знаков – «Уильям Белл. Первые люди. То, что тебе нужно на самом деле – просто узнать, что ценнее: икс или игрек». Уолтеру несложно понять каждую часть послания.
Повторно официально признать погибшим человека нельзя, поэтому Уолтер просто решает сам для себя, что доктор Манхэттен ушел настолько далеко, что это может считаться смертью, и даже сверхсмертью – те, кто умирает, находятся ближе, даже если предположить, что некоторые из них попадают в загробные царства.
Когда-то у доктора Манхэттена было имя, Уолтер узнал это не от него самого, а листая досье – фамилия Остерман никому ничего не говорит, разве что кто-то из стариков вспомнит, что когда-то существовала часовая мастерская, владельцем которой был Остерман, но, потом, от нее ничего не осталось, даже дом, в котором она находилась, давно уже ушел под снос.


8.
Однажды доктор Манхэттен говорит:
– Я хотел бы создать идеальную форму жизни. Мог бы взять за основу самого себя, но несколько изменить генетическую структуру, – доктор Манхэттен разводит руками, снова чуть поднимаясь над полом. – Представь себе существ, наделенных человеческим мозгом, но использующих его мощности на сто процентов, существ, чье сознание не замутнено эмоциями и понятиями о нравственности, способных выходить за грань трехмерного мира, и перемещаясь по оси времени свободно, наблюдать за всем происходящим.
Уолтер вдруг вспоминает человека, который появился в его лаборатории, незадолго до похищения Питера – незнакомца в сером костюме, пришедшего из ниоткуда и бесследно исчезнувшего после.
– У них отсутствовало бы понятие о счастье, что лишило бы их и представления о горе, они питались чистой энергией во всех ее видах, и были бы абсолютно свободны.
– Разве создание идеальной формы жизни – не еще одна бессмысленная цель, которая, по сути своей, равна нулю?
– Чисто теоретически – да, – доктор Манхэттен медленно кивает, – но чисто практически именно это может стать целью, которая позволит мне продолжать поддерживать собственное существование, как мыслящего и действующего субъекта.
– А в чем тогда ценность твоего существования?
– В моей уникальности. Или не в чем. Даже я не могу избавиться от субъективности в этом вопросе, поскольку восприятие ценности личного существования – максимально субъективная сфера.
Уолтер подается назад, как если бы хотел уйти от прикосновения, но доктор Манхэттен не пытается до него дотронуться.
– В какой-то момент наука начинает граничить с религией и философией. Чем ниже уровень развития человека, тем ниже и порог вхождения в эту зону – многие верят в существование черных дыр, в кварки, в теорию относительности. Будучи не в состоянии понять доказательства, которые предоставляет наука, они делают науку еще одной религией.
– Ты мог бы стать для них богом.
– Я был для них богом, пока меня не признали умершим. Потом некоторые поклонялись мне, ожидая, что я вернусь.


13.
Уолтер узнает о том, что болен ровно через три года после того, как доктор Манхэттен исчезает. Врач смотрит ему в глаза строго, но уверенно, и говорит правду: шансы есть. Уолтер смотрит куда-то чуть выше его плеча и пытается что-то почувствовать.
Внутри него растет болезнь, пронизывающая все органы, все системы – она плодится в коже, в сердце, в печени и легких. Когда-то от нее умирали на протяжении нескольких лет, а то и месяцев, теперь с этим можно жить гораздо дольше, вот о чем он думает, отправляясь на первую операцию, и еще – о том, что не отказался бы от работы с доктором Манхэттеном, даже если бы знал обо всех последствиях. Он не помнит о своих сомнениях.
Доктор Манхэттен убил его.


15(1).
Уолтер подходит к окну, но не видит ни небоскребов, ни дорог, по которым едут машины – только людей, которых спас когда-то доктор Манхэттен, которых спас когда-то он сам, и людей другого мира, которые точно так же живут, дышат, совокупляются, тратят деньги, которые ничем не хуже живущих в этом мире, и которых, наверное, спас кто-то другой – например, Генри Киссинджер или Джозеф Кеннеди. Все они должны погибнуть, но это – не такая уж большая жертва, все равно никто не смог бы защитить от разрушения бесконечное множество миров.
Потом он думает, вспоминает: доктор Манхэттен убил меня, чтобы спасти Америку – и это действительно так, доктор Манхэттен лишил его будущего, лишив сомнений, и, теперь, Уолтер сможет уничтожить другой мир, и, значит, сможет спасти свой. Это так просто, что кажется удивительным.
И, сейчас, он готов уйти, закрыть за собой все двери и исчезнуть – как доктор Манхэттен, когда-то: исчезнуть, стать официально умершим, способным жить под землей, не задумываясь о том, что может настать конец света, или может вернуться Питер. Если смотреть на вещи под нужным углом, то все теряет значение, остается только бесконечное множество неизвестных величин, каждая из которых стремится к нулю, но не одна ему не равна.
Он смотрит на свое запястье, и вспоминает, как доктор Манхэттен сжал его, всего на одну секунду, годы назад – этого он не забыл, некоторые вещи никогда не забываются, они врезаются в память, как острый бумажный край может врезаться в кожу, оставляя неудобный порез, который будет долго кровить, заживет нескоро. Некоторые вещи не заживают никогда. Последствия каждого поступка остаются с нами всю жизнь, каждый вдох вплетается в череду других событий, и ежедневные выборы, совершаемые каждым, расщепляют вселенную, снова и снова, бесконечное квантовое самоубийство. Это звучит не так пугающе, если делать акцент на слове «квантовое».
Уолтер Бишоп помнит и осознает это все, видит мир, лежащим на свой ладони: то как все могло бы быть, то, как все было на самом деле и имена – это просто математические величины, допустим, что Питер Бишоп – это икс, а спасение мира – игрек, и иксом необходимо пожертвовать ради игрека, необходимо просто понять, какая величина больше, если продумывать все логические связи, то жизнь начинает казаться просто невероятно сложной воображаемой шахматной партией, разыгрываемой случайным количеством партнеров на внутренней стороне бесконечно огромной сферической доски, и рано или поздно все становятся чудовищами, потому, что такова человеческая природа, и нет ничего невозможного, только статистически маловероятное, последствия каждого поступка бесконечны, и взмах крыла бабочки может вызвать ураган, важно помнить и осознавать каждый сделанный выбор, и то, что каждый несделанный – не менее ценен.


0.
Однажды он решает для себя проблему тождества игрека и икса: это – равные величины, но с разными знаками, и их сумма – ноль.


1(2)
Уолтер Бишоп поправляет манжеты, и делает шаг вперед. Он пожимает руку доктору Манхэттену, и тот кивает, сжимая своими светящимися пальцами его ладонь. Квантовое самоубийство: мир распадается надвое.

fin.