2/22 "Мерлин"

[Гэндальф Голубой, совратитель гномов]

Название: Безразличный
Фэндом: Merlin
Персонажи: Артур/Мерлин
Рейтинг: R
Категория: POV, ангст, драма
Тема: Дьвол - 15
Размер: 477 слов

Отзываешься на ласки, отвечаешь на поцелуи, целуешь сам, но лишь потому, что в воздухе повис молчаливый приказ. Была бы твоя воля - даже не прикоснулся ко мне. Если бы я мог прожить без этих поцелуев - не стал бы приказывать. А так... Кажется, что умру, если не дотронусь до тебя хотя бы раз. Кажется, что мир рухнет, если снова не переплету свои пальцы с твоими. Кажется, что задохнусь, если наши сердца не будут биться вместе. Кажется…
Ты улыбаешься всем, включая меня. Добр ко всем, как и ко мне. Для тебя я только друг, ты для меня - мой воздух, моя пища, моя жизнь... Как ты можешь так безразлично относиться к тому, что я тебя целую? Почему никакие чувства не отражаются на твоём лице, когда мы спим вместе? Это раздражает. Неимоверно раздражает. Злюсь, начинаю грубо себя вести. Вчера дошло до того, что схватил тебя за руку во время пира, увёл в подсобку и жестоко отымел, запретив при этом издавать хотя бы звук. И что ты? Ты лишь исполнил приказ, до крови искусав губы. Но глаза... Глаза опять остались такими же пустыми. Чёрт бы тебя побрал! Хотя бы разозлись, ударь меня! Или прижмись, скажи что-нибудь нежное, покрасней! Любая эмоций по поводу наших отношений, хоть что-нибудь. Я уже готов принять всё, что угодно, лишь бы не это безразличие. Схожу с ума. Медленно, но неотвратимо...
Сегодня снова также, снова, как всегда. В этот раз я был нежен. Не найдётся, наверное, и сантиметра твоей кожи, который я не поцеловал. Ласкал твои волосы, шептал слова любви. Сегодня я делал всё так, словно ты - король, а я лишь слуга, преданно любящий господина.
Ты прислоняешься, позволяешь делать с собой всё, что мне вздумается, ожидаемо реагируешь на мои ласки. Ты задыхаешься, когда я делаю тебе минет. Вжимаешься сильнее, стискиваешь мою руку, просишь ещё. Ты весь горишь снаружи, но так холоден внутри.
Ты мой, Мерлин, пойми это! Но ты не хочешь понимать...
Вот и всё, конец. Ты никогда не остаёшься после, если я не прикажу, а я никогда не прошу об этом. В тайне надеюсь, что хотя бы раз, просто уснёшь, отвернувшись к стенке или положив мне голову на грудь. Но ты встаёшь, не говоря ни слова, так же молча одеваешься. Как будто не было только что жаркого, сбивчивого дыхания. Как будто не ты сейчас стонал, не стараясь приглушать голос. Как будто не наши тела сейчас сливались в одно!
Ты безразличный!
Ты жестокий!
Ненавижу.
Ненавижу!
Но люблю...
Перед дверью оборачиваешься, смотря всё теми же безразличными глазами, уточняя: "Я могу идти, сир?". Зачем только спрашивать, если ответ не важен? Прикажи я остаться - останешься, отпусти - молча уйдёшь.
Дверь за тобой захлопывается тихо, но кажется, что это был звук раската грома. Моё сердце висит над пропастью, уже практически не стараясь удержаться. Зачем быть королём, зачем иметь такую власть, если не можешь получить то единственное, что хочешь?! Слугу можно заставить делать что угодно, но его не заставишь любить.

@темы: Фэндом: Merlin, Merlin: Мерлин

---

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Название: Кнутом и пряником
Фэндом: Trinity Blood
Персонажи: Исаак/Хельга
Рейтинг: PG
Категория: ироничная философия
Тема: 01 Маг
Размер: 489 слов
Предупреждения: весьма специфичный взгляд на их взаимоотношения, ООС.

Дымные колечки медленно уплывали в окно...

Дымные колечки медленно уплывали в окно, в пепельную синь неба.
Делая вид, будто он расслабленно наблюдает за их невесомым танцем, что, впрочем, ему неплохо удавалось, Исаак на деле наблюдал за графиней фон Фогельвайде, уютно устроившейся в кресле напротив с бокалом «Aqua Vitae» и книгой и весьма недурно изображавшей заинтересованность литературой. И ему, и ей было, разумеется, прекрасно известно, что всё это не более чем притворство. Но какое отточенное, какое роскошно-невинное – и пусть это лишь передышка в сражении умов и темпераментов. Тем она, в конце концов, и ценнее.
-Ницше? – лениво протянул Исаак, разглядев, наконец, имя автора на тускло лоснившейся обложке, - Неужто Вы, графиня, читаете литературу презренных терран?
Нажим на местоимение был сделан не просто так. Хельга иронию Мага оценила и не оценила одновременно, и в ледяных глазах её заплескалась сталь, далёкая, впрочем, от истового раздражения – этим вечером она была настроена несколько миролюбиво.
-Представьте себе, герр фон Кемпфер, - ядовито отозвалась она, - Иные представители даже вашего низкого племени способны на создание, должна признать, весьма достойных вещей. Не обольщайтесь, Вы в их число не входите.
Исаак насмешливо улыбнулся, повертев в руках сигариллу:
-Из Ваших уст, графиня, это звучит почти как комплимент.
Хельга отбросила со лба прядь выбившихся из идеальной причёски волос, негромко фыркнув, и поднялась с кресла, отложив книгу. Пока что была ничья.
Маг усмехнулся себе под нос. В этой жизни с женщинами ему определённо не везло – одна вышла замуж за друга-соперника, всячески вставляла палки в колёса и потому погибла (не без его участия в произошедшем, разумеется), другая всё это время вызывала многогранное смешанное чувство восхищения и чего-то, граничащего с ненавистью. Сложные они, эти женщины, и одновременно такие простые… мужчины в этом плане гораздо однозначнее. Солдатики – так солдатики, гнев – так гнев, смерть – так смерть, а не изящные улыбки с признаниями в любви и изощрённый яд в поцелуе. И вообще, лучшая из женщин – это сигарилла: тиха, молчалива, ароматна…
И всё же, чёрт возьми, он не мог не признать одного факта: Ледяная Ведьма была просто неприлично хороша. Вот стоит сейчас возле окна, сложив руки под грудью, и белая кожа мягко серебрится в звёздном свете, глаза томно полуприкрыты, а соблазнительная фигура очерчена мерцающими бликами. Такие женщины созданы для того, чтобы их боготворили, им поклонялись и целовали ноги. Красивая, красивая – как кошка, подставляющая мягкую спинку под руку, но только лишь для того, чтобы следом, изогнувшись, впиться когтями в мягкую плоть.
И ведь правильно говорят, подумал он слегка рассеянно, что для того, чтобы узнать, о чём думает женщина, нужно смотреть на неё, но не слушать. Так было гораздо легче и приятнее…
Переведя взгляд на сиротливо оставленную книгу, он улыбнулся, но от улыбки его повеяло чем-то льдистым. Временное перемирие? Превосходно; он готов гладить эту шелковистую спинку, а уж тот факт, что вовремя отдёрнуть руку он сумеет, не вызывает никаких сомнений.
- Nanu, Diplomatie besteht darin, den Hund solange zu streicheln, bis der Maulkorb fertig ist*, - произнёс он, с удовольствием перекатывая во рту слова, озвученные до него тем самым Ницше, - Истинная правда, откуда ни посмотри.



*Дипломатия состоит в том, чтобы гладить собаку до тех пор, пока намордник не будет готов - Ф. Ницше

@темы: Trinity Blood: фэндом в целом, Фэндом: Trinity Blood

---

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Название: Точка невозвращения
Фэндом: Trinity Blood
Персонажи: Вацлав Гавел
Рейтинг: PG
Категория: ангст, философия
Тема: 09 Отшельник
Размер: 660 слов
Предупреждения: ООС, вбоквел в канон. Таймлайн третьего RAM.

Над Брно занимался рассвет.

Над Брно занимался рассвет.
Нежнейшие пастельные краски были лихими, нарочито небрежными мазками нанесены на небесный холст, но за этой небрежностью угадывалась тщательнейшая продуманность. Из голубого в мягкий розовый, из розового – в золото, коим не может похвастаться даже одеяние самого Папы…
-Много где я бывал, а всё же рассвета красивее, чем над Брно, не видел, - тихо пробормотал Вацлав себе под нос.
Он сидел возле дома на самом краю города, расположившись на внешне не внушавшей доверия, но всё ещё крепкой лавчонке, и зелёные глаза его задумчиво смотрели на горизонт, где высился хвойный лесок, под которым пушистым серым котом стелился утренний туман и извилистой петлёй вилась дорога. Пару минут спустя на ней появилось двое мальчишек, один из которых, постарше, тащил пустые вёдра. Очевидно, идут к Свитаве за водой, подумал он немного рассеянно, а потом, когда ребята приблизились, приветливо улыбнулся им.
-Не спится, отче? – растянул губы в ухмылке от уха до уха тот, что был старше, а его маленький братишка, которому ещё не было и пяти лет, испуганно схватился за его руку.
-Ты прав, Ян. А у вас, погляжу, работы много уже спозаранку? – поинтересовался Гавел, - Помочь воду донести?
-Ой, да сами управимся, - пригладил паренёк всклокоченные волосы цвета свежей соломы, и солнечный свет, упавший на его лицо, осветил множество веснушек, - Ну, мы пошли тогда, а то матушка будет негодовать! До встречи!
-До встречи, - дружелюбно кивнул мужчина и проводил взглядом мальчишек. И улыбнулся, качнув головой.
А ещё секунду спустя алое марево залило собой весь пейзаж, страшный грохот ударил по ушам, и в лицо дохнуло нестерпимым жаром, в котором исчезли две худых фигурки.

Вацлав распахнул глаза, но вопреки страшному опасению увидел перед собой лишь белоснежную пустоту кельи. И часто задышал, чувствуя, как бешено бьётся сердце.
Существовало не так уж много вещей, способных вывести его душу из положения равновесия. Если быть совсем точным, лишь две: видеть, как умирает Богемия и как умирают дети. А именно это и было его ношей, нещадно пригибавшей спину к земле в последнее время, именно это ему приходилось наблюдать, не находя спасения даже во сне. Овеществлённый кошмар догонял его и там.
Альфонсо, безжалостный зверь, алчущий власти! Как это омерзительно низко – заставлять детей из окрестных деревушек носить автоматы и охранять тыл! Мальчишки с оружием наперевес и сами превратились в загнанных волчат, зло скалившихся, недоверчивых и ищущих угрозу в каждом слове и движении. Разве должно быть так?
Разве такого мира он сам желал, принимая его сторону – мира, где дети, милые, чистые, невинные дети станут мишенями для пуль и убийцами одновременно?..
Вацлав подрагивающей рукой коснулся чёток, ища в этом простом жесте успокоения для мыслей.
Не получилось.
Иногда ему трусливо, до боли хотелось оказаться далеко отсюда, не зная ни о смертях, ни об ожесточившихся детях, ни об украденной ракете, способной уничтожить без малого полмиллиона человек. Только сидеть, не думая о прошлом и будущем, спасительно избавив разум от знания, просто любуясь природой, слушая серебряный плеск реки и приветливо улыбаясь мальчишкам из окрестных деревень. И забыть тот день, когда он очутился в Ватикане, когда всё закружилось, завертелось…
Но сделанного не воротишь, невозможно остановить безжалостную машину убийства, когда она запущена, подумалось ему, уж теперь точно невозможно. В одиночку – особенно. А он и был одинок – был, есть и будет; старые приятели остались по ту сторону баррикад, ни Профессор, ни Авель не нашли в себе сил понять его; а уж кардинал д‘Эсте его понять даже не пытался, озаботившись иными проблемами. Дети, повзрослевшие в один миг, были всё ещё слишком малы, да и Папа, мягкий ребёнок, вряд ли был способен выслушать его.
И даже Бог оставил его. Или он сам лишил себя Бога? Этого Вацлав осознать не мог, твёрдо убеждаясь лишь в одном: если бы Господь существовал, он бы не допустил произвола церкви и страданий бедного народа. Если бы он был, всё, наверное, было иначе…
Вацлав поднялся, скорбно усмехнувшись. Время для философских сентенций ушло; скоро Ватикан двинется на штурм замка, и его защитники падут – это очевидно. И будут очередные пустые, совершенно ненужные смерти, которых он не смог предотвратить…
За окном розово занимался рассвет.
Это было его личной точкой невозвращения.

@музыка: Element Eighty - Slackjaw

@темы: Trinity Blood: фэндом в целом, Фэндом: Trinity Blood

---

[silver_autumn]

Название: Когда закончатся страницы
Фэндом: Сверхъестественное
Персонажи: Джон
Рейтинг: G
Категория: джен
Тема: Повешенный
Размер: 100 слов
Таймлайн 2.01

Джон знает – он не был хорошим сыном, примерным мужем и прекрасным отцом. На его счету – слёзы Мэри, исковерканные жизни сыновей, ранняя смерть родителей. Да он и человеком-то не лучшим был, главное его умение – всаживать пулю точнёхонько между глаз и выворачиваться из мёртвого захвата.

От благовоний немного кружится голова, рука на перевязи болезненно пульсирует в такт движению крови.

Старая кожа дневника приятно шершавая под пальцами. Джон листает страницы, просматривая сделанные своей же рукой записи, пока не находит нужную.

Язык медленно выговаривает латинские гортанные фразы, отсчитывая утекающие сквозь пальцы секунды.

Джон крепче сжимает в руке кольт и думает, что хотя бы раз в жизни всё сделает правильно.

@темы: Фэндом: Supernatural, Supernatural: охотники

---

1/22 "Мерлин"

[Гэндальф Голубой, совратитель гномов]

Название: То, что важнее всего
Фэндом: Merlin
Персонажи: Ланселот, Мерлин, намёком Ланселот/Мерлин и Мерлин/Артур
Рейтинг: G
Категория: POV, драма
Тема: Повешенный - 12
Размер: 302 слова
Предупреждение: смерть персонажа

-Что ж, Эмрис. Вижу, ты решился бросить мне вызов. Ты готов отдать себя духам ради спасения своего принца? - спрашивает седая старуха, владычица завесы, хранительница границы между мирами живых и мёртвых, или же просто "смерть".
Он отвечает, что готов. И мне сразу становится всё ясно, будто сняли пелену с глаз. Готов! А ты ведь прав, Мерлин! Правда, решился не только ты, но и я.

-Ты действительно собираешься пожертвовать собой, когда мы доберёмся до острова Блаженных?
-Что мне тебе сказать? - немного удивляется Мерлин. Похоже, для него это даже не вопрос.
-Я смотрю на тебя и задаюсь вопросом: "Могу ли я намеренно отдать свою жизнь ради чего-то"?
-Должна быть причина. Что-то важное для тебя. То, что важнее всего остального, - отвечает волшебник, пришпоривая коня. Он давно всё решил. Для Мерлина просто нет другого пути - за Артуром, ради Артура, для Артура. Кто важнее всех для Мерлина? Конечно же Артур.

Стоять перед бездной как-то неуютно. Хах, да я храбрюсь! Страшно, и правда страшно. Но гораздо страшнее сейчас не сделать того, что должен.
То, что важнее всего остального...
Спасибо. Наконец-то я определился с тем, что мне дороже всего на свете. Тебе ещё рано умирать, Мерлин. Великая судьба, как сказал дракон и я с ним полностью согласен.
Улыбнуться краешком губ и кивнуть на прощание. Только так, не произнося ни слова.
Тебе незачем знать, почему я это делаю. Конечно же, ради других, ради жизни, ради Гвен и Камелота, ради великого будущего короля Артура. Но в первую очередь, ради...
Отвернуться от столь манящей Жизни, вновь вглядевшись в свою Смерть. Крики боли и ужаса вырываются наружу. Я иду к вам. Сейчас всё будет кончено!
Страх исчез. Разве можно бояться, когда всё правильно, всё так, как и должно быть? Раскинуть руки, улыбаясь тёмному вихрю впереди.
Если бы мог умереть с твоим именем на губах! А так... Ну здравствуй, Великая тьма!

@темы: Фэндом: Merlin, Merlin: Мерлин

---

12/22

[Гэндальф Голубой, совратитель гномов]

Название: Любимые игрушки детей мафии
Фэндом: Heart no Kuni no Alice
Персонажи: Кровавые близнецы, Алиса
Рейтинг: G
Категория: Даркфик
Тема: Смерть - 13
Размер: 367 слов
Предупреждение: смерть персонажа

Мы играли. Всего лишь играли - невинная забава каждого ребёнка. Сначала мы завели Алису в нашу комнату, показать прекрасную коллекцию оружия. Сестрёнке не очень понравилось. Почему же?
Следующий этап - достать своё оружие. Не пытаться убить, пока запугивать. Насладиться ужасом в глазах. А после - потянуться к тоненькой, хрупкой фарфоровой шее. Два ножа, ведь нас всегда двое. В твоей и в моей руке.
Сестричка отбивалась. Смерть - это так прекрасно! Что ей не понравилось? Впрочем, всем приходится не по душе, когда их убивают. А жаль. Хоть бы один блаженно улыбнулся!
А после... Сначала тонкая струйка крови, опьяняющая и нас и жертву, словно лучшее в мире вино. Она уже не боится, она в ужасе. Это парализует её, связывает сильнее всяких верёвок. Не может пошевелиться. Естественно, малейшее движение и она сама напорется на острый нож. Но это будет не красиво, не по правилам игры. Поэтому мы всё ещё её держим - не смей дёргаться, сестричка. Не порти нам удовольствие!
Медленно, страх, боль, непонимание. Резкое движение и конец.
Теперь она уже не может говорить. Не скажет о том, как любит нас. Но это не страшно, не так ли? Голос - всего лишь функция. Люди не ценят его по достоинству и не умеют им правильно распоряжаться. Так зачем тогда он им нужен?
Самые красивые - это мёртвые. Хотя нет, не так - сначала умирающие, а потом мёртвые. Самое прекрасное, доставляющее наивысшее удовольствие - момент смерти. То, как убитые, именно убитые, удивлённо распахивают глаза. Гримаса боли, ужаса, страдания, не понимания. А чудесная ранка, оставленная на теле? Особенно хороши аккуратные, не рваные следы. Огнестрельное, но лучше холодное оружие. Секиры, алебарды, глефы, совни и поллэксы - просто не заменимы. Тогда, кроме эстетики смерти, ты получаешь безопасность, измеряемую длиной оружия. Ещё неплохи ножи и кинжалы. Один минус - либо придётся подойти вплотную к противнику, либо метать, что не даёт гарантию попадания.
Нужно быть мастером, чтобы красиво убивать. И чёрт бы нас побрал, если мы не умеем!
Алиса больше не откроет глаза, не улыбнётся. Жаль, игра закончилась. Но ведь теперь у нас есть другая, не менее интересная. Не на долго, но всё же. Мы же дети. И любим игрушки, как и другие наши ровесники. Единственное отличие – мы дети мафии. А наши любимые игрушки - мёртвые куклы.

@темы: Фэндом: Heart no Kuni no Alice

---

11/22

[Гэндальф Голубой, совратитель гномов]

Название: Глупо любить глупца
Фэндом: Heart no Kuni no Alice
Персонажи: Найтмер, Алиса, намёк на Грей/Найтмер
Рейтинг: G
Категория: Виньетка, слэш (опять же, намёком)
Тема: Шут - 00
Размер: 189 слов

Глупо любить глупца.
Естественно. Поэтому она и не с тобой.
Измениться? А есть ли в этом смысл? Ты стараешься выглядеть таинственным, могущественным. На самом деле смотришься, как идиот со своим плохим здоровьем, в этих одеждах и с глупо-напыщенными речами. Похож на шута, не так ли?
Слабак, смирившийся с расстановкой фигур на шахматной доске Сердец, не пытаясь даже что-либо изменить. Ты веришь, что есть другие, что всё заранее предрешено не вами и спасение в иллюзиях. Глупец. Только ты это и так знаешь.
Почему так спокойно думаешь о том, что Алиса с другим? Нет, ты даже не задаёшь себе этот вопрос. А стоит ли? Ведь ответ давно тебе известен. Да, любишь её. По-другому просто не может быть. Так устроен этот мир: для неё, вокруг неё, ради неё. Она иностранка, к которой все, включая тебя, сильно привязаны. Но эта не та любовь, ради которой в огонь и воду, разбивая все преграды и поджигая мосты. Поэтому ты легко принимаешь всё, как есть. Это не сложно, когда дома тебя ждёт очередной вкусный супчик, ежедневные таблетки, заботливый маньяк с ножом и другая, более сильная любовь.
Глупо любить глупца? Может быть. Но даже его кто-то любит.

@темы: Фэндом: Heart no Kuni no Alice

---

10/22

[Гэндальф Голубой, совратитель гномов]

Название: Мир, где он меня ждёт
Фэндом: Heart no Kuni no Alice
Персонажи: Элиот, упоминается Блад
Рейтинг: G
Категория: Виньетка
Тема: Жрец – 05
Размер: 359 слов

Каждый раз, закрывая глаза, мне снится чуждый, чудесный мир. Манящий, странный, но уютно-близкий. Там неимоверно вкусно пахнет. Всегда по-разному, в зависимости от периода или "времени года", как называют эти изменения живущие там люди.
Летом - свежескошенной травой, зелёнью. Тёплое, очаровательно-солнечное время. Когда улыбки не сходят с лиц людей, когда, когда в сильную жару лень одолевает ещё больше, чем зимой в холод, когда все бегают за тенями и, будто кладоискатели, постоянно ищут прохладу.
Осенью - сеном и прелыми листьями. Они всегда так приятно хрустят под ногами, когда я иду по лесу. Время холода, когда разгорячённое с лета тело с трудом и неприязнью воспринимает резкое похолодание. Когда золотистым водопадом опадают с деревьев листья, дождевые капли особенно часто разрезают воздух, небо темнеет и становится каким-то низким, пронзительно-серым. Время овощей, запасов и меланхолии. Любимое мною время.
Зимой всегда пахло морозом - ни с чем не сравнимый запах. Всё вокруг кажется безгранично белым, невинным. Природа завораживает, но зима столь же опасна и обманчиво-добра, сколь и прекрасна. Когда дышится с трудом, когда чтобы выжить нужно приложить усилия, когда замерзает всё вокруг, льдистой корочкой покрываются окна и вода в проруби. Холодное время, страшное...
Весна пахнет талой водой и новой жизнью. Природа просыпается и все просыпаются вместе с ней. Словно открываешь глаза после глубокого сна и обнаруживаешь, что в мире есть другие краски, кроме белого и различных оттенков чёрного. Время ясного неба и ощущения полёта в душе.
Там каждый раз я вижу лицо своего друга. Того, чьи часы я разбил. Того, кого стёр навсегда из моего настоящего мира, но не смог стереть из сердца и памяти. Он зовёт меня. Я знаю, он ждёт.
Как же больно открывать с утра глаза и понимать, что это был лишь сон!
Ещё немного, совсем немного. Осталось лишь вернуть долг. Некрасиво умирать, не выполнив обещание. Я буду служить тому, кто снова вдохнул в меня жизнь. До последнего вдоха, верно, не стараясь сократить свой путь, не подставляясь под пули. Мы так договорились. А он сломает мои часы, когда я умру. Ради такого стоит потерпеть. Ради такого стоит ещё немного пожить в этом прогнившем, столь ненавистном мне мире. Я привык. Ко всему привыкаю. Ещё чуть-чуть. Жди, я скоро приду к тебе. Жди...

@темы: Фэндом: Heart no Kuni no Alice

---

[Anakfer]

Название: Ангел-хранитель
Автор:  Anakfer
Фэндом: Vampire Diaries
Тема: Жрец (перевернутая карта)
Объём: 814 слов
Тип: джен
Персонажи: Лиз, Керолайн
Жанр: виньетка
Рейтинг: PG-13
Статус: завершен
Дисклаймер: Все права принадлежат телеканалу CW
Саммари: Друзья заботятся друг о друге, даже если их об этом и не просят.
От автора: Моя скромная попытка "залатать" некоторые сюжетные дыры

- Керолайн, милая, ты не знаешь, где Дженна Саммерс? Мне надо с ней поговорить, но ее телефон не отвечает. – В городе появилась очередная группа «сложных» подростков, которые уже умудрились натворить столько, что хватило бы на пару тюремных сроков. Они были еще детьми 14-15 лет, и Лиз совершенно не хотела портить их биографии судимостями, но и пускать ситуацию на самотек тоже было нельзя, поэтому Лиз решила отправить их психологу, в надежде не то, что Дженна сможет помочь этим детям.
- Знаю – на кладбище, - не отрываясь от журнала, ответила Керолайн, не забыв при этом мысленно отметить, что отсутствие Дженны Лиз заметила только через две недели.
- Она пошла, навестить могилу сестры?
- Нет, мам, - откладывая журнал в сторону и переводя на мать самый гневный взгляд, сказала Керолайн. – Она там уже две недели мертвая лежит, вместе с Джонатаном Гилбертом.
- Но этого не может быть, я бы знала! Я же шериф, мне бы доложили. – Такая ситуация совершенно не укладывалась в голове у Лиз.
- Кто? Спятивший древний гибрид, который собственно и убил Дженну или Елена, которую этот псих заставил смотреть на все это, а потом тоже убил? Или может быть призрак Джонатана, который отдал свою жизнь ради того, чтобы Елена после этого жертвоприношения осталась в живых? Я уже молчу о Джереми, которому ты всадила деревянную пулю в сердце, и который сумел выжить, только благодаря магии сотни ведьм, которые при этом чуть не убили его девушку. Мама, так кто из них тебе должен был рассказать об этом?
- Керолайн, ты о чем? Какое жертвоприношение? Я ничего не понимаю!
- Вот об этом я и говорю: то, что ты занимаешь должность шерифа этого города, совсем не значит, что ты знаешь обо всем, что тут происходит. – Немного подумав, Керолайн все же решила сменить гнев на милость по отношению к матери. – Мам, ты многого не знаешь и я совсем не уверена, что хочу или имею право тебе об этом рассказывать, просто поверь мне на слово – Дженна и Джонатан мертвы, так что если тебе надо с ними поговорить, то телефонная компания не поможет.
- И давно ты знаешь об этом? – Абсолютно безразличным тоном поинтересовалась Лиз, сегодня она в который раз убедилась, что ее маленькая девочка уже совсем не маленькая.
- Я была на их похоронах...
- Я могу что-нибудь сделать для Елены и Джереми? Ведь стоит позвонить в социальную службу они должны...
- Мама! Прекрати это! Именно из-за того, что ты будешь так себя вести, Елена и просила ничего тебе не говорить! – Керолайн была в бешенстве. Она всегда знала, что для матери работа всегда была на первом месте, но сейчас ей показалось, что перед ней сидел уж совсем чужой человек. – Какие социальные службы? Ты хоть понимаешь, что это означает? Их отправят в интернат или приемную семью не ясно к кому. Неужели ты этого для них хочешь и это после всего, что свалилось им на головы?
- Ну и что ты предлагаешь? Делать вид, что все хорошо? Люди рано или поздно начнут задавать вопросы, им станет интересно, куда пропали Дженна и Джонатан, это нельзя просто так оставлять. – На этот раз разозлилась уже Лиз, она понимала желание дочери защитить своих друзей, но вместе с этим она также знала, что если проблемы игнорировать они не перестанут быть проблемами.
- Елене в следующем месяце исполнится восемнадцать, она сможет оформить опеку над Джереми, и ему не будет грозить интернат. Надо всего лишь подождать немного. – Такое решение проблемы казалось Керолайн абсолютно очевидным, и она не могла понять, почему мать так нервничает.
- Керолайн! Пойми, это не решит проблему – с юридической точки зрения Дженна все еще является их опекуном, а если начать переоформлять документы, то всплывет тот факт, что она исчезла, но никто об этом не заявил. Ты понимаешь, к чему это может привести? Эта ситуация сама по себе не решится – надо что-то предпринять.
- Ну... тогда попроси патологоанатома написать заключение о смерти, которое позволит все сделать по закону. Я уверена, что после того, как он объяснил смерть Викки передозировкой наркотиков, для него не составит труда придумать что-то правдоподобное и для этой ситуации. В конце концов, мам, ты сама сказала, что ты шериф, вот и реши эту проблему так, чтобы у Елены и Джереми не было проблем. – И в знак того, что тема закрыта, Керолайн снова принялась разбираться в особенностях модных тенденций грядущей осени.
- И когда ты только успела так повзрослеть? - с небывалой нежностью в голосе заметила Лиз.
- Тогда же, когда мне пришлось научиться лгать, чтобы выжить, сохранить своих друзей и хоть какое-то подобие нормальной жизни. Позаботься обо всем, пожалуйста...
- Хорошо... К концу недели все документы будут готовы, обещаю.
- Спасибо, мам, я люблю тебя.

Через неделю на городском кладбище появились два скромных надгробия «Дженна Соммерс» и «Джонатан Гилберт». Никто не задавал лишних вопросов – жители города поверили в историю о несчастном случае в горах, а семьи-основатели облегченно вздохнули из-за того, что в городе стало на одного вампира меньше, пусть и ценой жизни одного из Гилбертов. Жизнь в Мистик Фоллс снова входила в привычное русло...

@темы: The Vampire Diaries: фэндом в целом, Фэндом: The Vampire Diaries

---

[Сехмет]

Название: Нравственная дилемма с двумя неизвестными
Фэндом: Watchmen (скорее комикс) + Fringe, прочее по мелочи
Пейринг: доктор Манхэттен/Уолтернэйт (пре-слэш), Уолтернэйт/альт!Астрид
Рейтинг: PG
Категория: пре-слэш, гет
Тема: Отшельник
Размер: 4936 слов
Предупреждения: AU, возможно ООС, стилистические выкрутасы.

We knew the world would not be the same. A few people laughed, a few people cried. Most people were silent. I remembered the line from the Hindu scripture, the Bhagavad-Gita; Vishnu is trying to persuade the Prince that he should do his duty and, to impress him, takes on his multi-armed form and says, «Now I am become Death, the destroyer of worlds». I suppose we all thought that, one way or another.
(Роберт Оппенгеймер)


1(1).
– Доктор Манхэтен?
– Это произносится как «Манхэттен», – ровным тоном отвечает тот, не оборачиваясь, – я получил свое имя в честь проекта «Манхэттен», который был назван в честь района до переименования.
Его неяркое сияние, ровное, непохожее ни на мерцание неона, ни свет лампы накаливания, кажется, проникает под веки и под кожу, и это неприятное ощущение, Уолтер хочет отойти подальше, но не решается – перед ним парит в воздухе величайший американский ученый, человек, который остановил энергетический кризис, предотвратил Третью Мировую войну, а потом исчез и был официально признан умершим, наверное – потому, что мертвые герои гораздо удобнее живых, особенно если приходится держать их в секрете.
– Рад буду работать вместе с Вами, – его тон остается все тем же, Уолтер не может разобрать никаких эмоций, доктор Манхэттен делает шаг вперед, сходя со своего пьедестала и протягивает руку.
Одежды на нем нет, и кожа выглядит еще неестественнее из-за гладкости – она похожа на пластик, и Уолтер пытается представить себе, какой она будет на ощупь при рукопожатии: холодной или горячей, похожей скорее на металл или на пластик. Еще он думает о том, что никогда прежде не касался людей, официально признанных умершими, и эта ненастоящая смерть кажется ему невероятней всех сверхчеловеческих способностей доктора Манхэттена.
– Рад буду работать вместе с Вами, – повторяет тот.


15(2).
У Уолтера рак, уже много лет: про таких, как он, принято говорить, что они выздоровели – никаких рецидивов, уже несколько лет, но он знает, что болезнь по-прежнему внутри его тела, готовая в любой момент перейти в активную фазу. Когда знаешь, умираешь, даже если смерть очень долгая, становится легче принимать решения, вернее – просто хватает сил на то, чтобы сделать нечто очень важное, нужное многим, и, в то же время, очень страшное. Уолтер знает, что не сможет себя простить, но теперь уверен, что прощать не придется: он просто перестанет существовать, и, значит, ему не придется прощать себя самого, и Питера тоже больше не будет, и ему не придется прощать, а все остальное уже не важно.
К счастью, он не верит в Бога.
Уолтер смотрит в окно на мирно спящий Нью-Йорк, и вертит в пальцах затертый серебряный доллар. Президент Никсон никогда не боялся принимать рискованные решения, так он выиграл войну во Вьетнаме и разрешил кубинский ракетный кризис. Уолтер спасет всех, по крайней мере – введет в ремиссию болезнь, разъедающую его мир.


17.
Иногда Уолтер Бишоп встречает людей, которые работали вместе с ним над проектом «алмазный щит» – доктор Дэйлз, полковник Барнеби, профессор Драйберг, тоже уже ставший профессором Кеннет Маршалл – они улыбаются, давая интервью научным журналам, у них на День Независимости есть жареная курица, и команды, за которые они болеют, время от времени побеждают в национальном кубке по регби. Уолтеру кажется, что он что-то пропустил, сидя сутками в закрытой лаборатории – или они все пропустили, все зависит от точки зрения.
По крайней мере, в одном все они с Уолтером схожи: каждый считает, что «алмазный щит» принес пользу человечеству, и каждый рад, что проект прекратил свое существование.
На банкете по случаю пятидесятилетия открытия центра имени Тьюринга, Пьер Чанг придается воспоминаниям о том, как пытался создать эффективную вакуумную бомбу после того, как «алмазный щит», в котором он трудился над усовершенствованием янтарных шашек, был свернут, Уолтер гадает, знает ли тот, что янтарь 31422 был разработан при участии доктора Манхэттена, и знает ли, что доктор Манхэттен исчез значительно позже, чем принято считать. Лаборатория, в которой работал Чанг, находилась несколькими сотнями метров выше помещений, в которых работал доктор Манхэттен – на официальных планах там был бункер, в котором должны были спрятаться сотрудники подвального уровня, если что-то пойдет не так.
– Вы добились большего, чем любой из нас, – кажется, Чанг пьян, и Уолтер давно не пытается понять, что и о чем тот говорит, – но я не завидую. Всем известно, какое горе заставило Вас двигаться вперед.
Два месяца назад сын Чанга, честных и упрямый полицейский, оказался замурован в янтаре, по чистой случайности – преследовал подозреваемого и оказался в зоне распыления, теперь и он, и тот, за кем он гнался, превратились в смешные вечно бегущие фигурки. Уолтер хочет сказать, что это совсем не похоже на историю Питера, но только молча пожимает Чангу руку.


15.
Иногда Уолтер возвращается к старым проектам, может сидеть над ними ночи напролет: на бумаге осталось множество идей, и блестящих, и абсурдных, и попросту невозможных, настолько, насколько в мире все еще существует понятие «невозможно», или настолько, насколько понятие «невозможно» вернулось в мир после того, как доктор Манхэттен ушел навсегда.
Уолтер не может уснуть, и молча листает страницы старого лабораторного журнала – ему кажется, что все записи сливаются воедино, становятся черными лабиринтами, из которых нет выхода, или чертежами невероятных устройств, предназначенных для разрушения и созидания, для спасения и уничтожения миров. Изменчивые и сложные, они перетекают друг в друга, трансформируются, становясь бесконечно сложными – Уолтер со вздохом закрывает глаза и откидывается назад, но путаница из слов, схем и формул не оставляет его. Иногда он жалеет, что не может снова стать обычным ученым, который не пытается держать на своих плечах весь мир.


10.
Охранники на объектах проекта «алмазный щит» – все из элитного подразделения имени Эдварда Блэйка, на левом плече у каждого – значок, желтое улыбающееся лицо, как его рисуют дети, и это выглядит чертовски глупо, особенно учитывая то, как тот погиб – наверное, было бы забавно спросить у одного из них, насилуют ли они вьетнамок, но Уолтеру не хочется получить пулю в колено.
Он каждое утро выходит из своего дома, направляется к лаборатории, у входа в которую стоят охранники. Стоя в лифте, вспоминая утренний поцелуй Элизабет – пахнущий молоком и кофе, и каким-то ночным кремом, которым она пользуется уже много лет – Уолтер думает о том, как это место похоже на тюрьму, тюрьму для одного заключенного, который может сбежать в любой момент. Зато сам Уолтер не может, и все те, кто живет в аккуратных маленьких домах с белыми стенами и красными дверьми – тоже, в том числе и сами охранники. Это можно считать ироничным, но Уолтеру кажется, что чувство юмора у него атрофировалось, и, поэтому, на него не стоит слишком полагаться.
Иногда ему кажется, что и здравый смысл у него тоже окончательно атрофировался, где-то в момент подписания договора о работе в проекте «алмазный щит». Хотя, разумеется, совместная работа с величайшим ученым всех времен – это воплощение мечты, но этого мало чтобы перестать пытаться выяснить, что случилось с Питером и что случилось с жизнью самого Уолтера после исчезновения сына.
Некоторые становятся лучшими из лучших, уходя после личных трагедий в работу с головой – но Уолтер уже был лучшим, ему уже предлагали присоединиться к «алмазному щиту», и он отказался, потому, что был занят поисками лекарства для Питера. Обычно в таких случаях принято говорить о случайностях, судьбе или проведении, но Уолтер видит закономерность – как и доктор Манхэттен, уверенный, что, они работают вместе просто потому, что должны, и иначе быть не могло. Уолтеру не нравится эта формулировка, от нее несет религиозным фатализмом и браками, заключенными на небесах, но у него недостаточно аргументов для спора о том, появляются ли альтернативные вселенные ежесекундно, в соответствии с теорией квантового самоубийства или же появились все одновременно, в момент большого взрыва.


4.
Распутывая цепочки формул, растягивая реальность между руками, как фокусники растягивают цепочки связанных платков, доктор Манхэттен говорит:
– У всего должен быть срок годности: у продуктов питания, у бытовой техники и стройматериалов, у идей и религий. У людей тоже есть срок годности, который истекает, когда они умирают – однако, некоторые не хотят этого понять.
Уолтер почему-то думает, что это о Питере, о том, что люди перестают существовать после того, как умирают, исчезают, признаются умершими, но, на самом деле, доктор Манхэттен говорит о тех, кого знал лично, о тех, кто мог бы изменить историю Америки, но теперь уже забыт – даже Ричард Никсон, высеченный в Маунт-Рашморе значит для людей меньше, чем Джон Кеннеди, лишившийся поста из-за уотергейтского сексуального скандала – как будто кому-то действительно было важно, спит он с Мерелин Монро или нет. На самом деле, доктор Манхэттен говорит о людях, которых знал сам.
Позже Уолтер узнает: доктор Манхэттен говорит о людях, которых убил сам, позже Уолтер сам станет человеком, которого убил доктор Манхэттен.


2.
Они легко работают вместе, быстро переходят на «ты», ни о чем не спорят – будто всю жизнь готовились к этому сотрудничеству. Иногда Уолтер пытается представить себе, на что на самом деле способен доктор Манхэттен: нарушить законы физики невозможно, значит, он обходит их, смещаясь относительно оси реальности, в которой находится – это как пространственные путешествия через червоточины черных дыр, нечто не вписывающееся в правила и рамки трехмерного мира, непостижимое для людей, как для двухмерных существ были бы непостижимы понятия «глубина» и «высота».
– Ты ведь способен путешествовать по параллельным мирам, – это не вопрос, потому, что они оба знают ответ. – Скажи мне, что с моим сыном.
Доктор Манхэттен качает головой, со все тем же безразличием во взгляде:
–Я могу, но не скажу, Уолтер. Принято считать, что неопределенность хуже всего, но это не так: если я скажу, что твой сын жив, ты потеряешь все основания для того, чтобы продолжать работать на правительство, и, в конце концов, окажешься на улице, а если я скажу, что он умер, ты потеряешь желание жить.
– Я готов принять любой ответ, я выдержу это.
– Нет, – доктор Манхэттен снова качает головой, – еще не готов, прошло слишком мало времени.
Его лицо ничего не выражает, но Уолтеру кажется, что тот просто над ним смеется, сквозь стиснутые зубы и нероницаемо-белые глаза. Идеальный сверхчеловек, видевший все вселенный и не ставший распадающимся на атомы куском гниющего мяса, он, неспособный горевать или сожалеть – единственный, кому Уолтер завидует. Иногда он представляет себе, как мог бы легко шагнуть из мира в мир, найти Питера и привести его домой, чтобы больше никогда не терять – или суметь отпустить, не на словах, а по-настоящему – положиться на стабильность совокупности количества атомов во всех вселенных, и не стучаться больше в закрытые двери.


14.
Иногда Уолтер вспоминает те времена с улыбкой, хотя чаще они его пугают: слишком уж это было просто – держать в руках будущее мира, решать, стоит ли изобретать новые способы борьбы с катастрофами, которых больше год от года, или пусть все катится к чертям. То, что он делал в «Бишоп Дайнемик» то, что он делал в рамках «алмазного щита» – чудеса, не стоившие ему ничего, кроме времени, и спасшие миллионы жизней. То, что он делает с тех пор, как стал министром – решения, которые могут спасти миллионы жизней, но стоят десятков смертей, и ему приходится выбирать, принимать кого-то за икс, а кого-то – за игрек и решать неравенство.
Смотритель Астрид Фансфорт не решает неравенств, только заполняет пустоты неизвестных статистическими данными, высчитывая вероятности, делая немного проще поиск ответов на вопросы. Когда Уолтер видит ее за работой впервые, то долго пытается вспомнить, где встречал раньше, а потом – слышит имя, вспоминает, и спрашивает себя, несчастна ли она, и если нет – то известно ли ей, что такое счастье.
– Ты напоминаешь мне одного человека, которого я знал много лет назад. Его манеру выражаться, образ мыслей, – однажды говорит ей Уолтер, и пожимает плечами, и думая о том, стоило ли произносить это вслух.
– Вероятность того, что Вы встречали человека с мышленьем, похожим на мое, равна примерно нулю целых и шести десятимиллионным, – Астрид смотрит ему прямо в глаза, не мигая, как и доктор Манхэттен.
– Но не нулю, верно?
– Ничто в мире не может быть равно нулю, – ее тон тоже не меняется, – и нет ничего невозможного, есть лишь астрономически малые вероятности.


5.
Он думает о силе магнитного притяжения, о гравитации, удерживающей на своих местах – его восхищает доктор Манхэттен, способный перебирать атомы, как монах перебирает бусы четок: кристаллические решетки перестраиваются, как солдаты, мгновенно меняющие строй. Уолтер не понимает, как перед ним еще могут оставаться какие-то проблемы, каике-то вопросы – разве что тот намеренно закрывает глаза на слишком простые решения.
Доктор Манхэттен кладет руку на его запястье, и Уолтер вздрагивает, как от легкого электрического разряда, а, потом, он слышит голос, точно внутри собственной головы:
– Я делаю это не ради себя, а ради вас. Мне не нужна еда – но многие из вас голодают, меня невозможно убить – но многие из вас боятся войны. У меня есть ответы на многие вопросы, но вам эти ответы не подойдут.
– Ты можешь читать мысли.
– Я о многом догадываюсь.
– Значит, тебе все это не нужно?
– Мне нужна цель для поддержания существования, – доктор Манхэттен медленно смаргивает, – и, на данный момент, эта цель кажется мне подходящей.
Уолтер чувствует, что должен сказать еще что-то, но не может подобрать подходящих слов, поэтому просто возвращается к работе. Его запястье там, где по коже скользнули пальцы доктора Манхэттена, чуть онемело от этого касания, и он массирует его, растирает, до тех пор, пока чувствительность не возвращается.


7.
Доктор Манхэттен неповторим, он – невероятное стечение обстоятельств, множества внутренних и внешних факторов, один шанс на миллион, но это вовсе не значит, что его не пытались повторить, создать новые и новые копии, которые можно было бы использовать во всех отраслях науки, всех отраслях жизни, создать армию суперлюдей, которая была бы куда эффективнее обычной армии. О том, что часть опытов проводилась над детьми, Уолтер узнает, когда доктор Кристиан Дэйлз показывает ему Астрид Фансворт, о которой принято говорить, что она тоже создана в рамках проекта «алмазный щит» – той его части, которая никогда не будет рассекречена.
Астрид сидит неподвижно и пишет цифры в большом блокноте. Ее голова замотана бинтами, под которыми справа темнеют коротко остриженные волосы.
– Что с ней? – спрашивает Уолтер.
– Она никогда не станет обычной девочкой, – уклончиво пожимает плечами доктор Дэйлз, – у нее никогда не будет красивых кукол, но, если ей повезет, она выживет, и станет самым совершенным вычислительным устройством в мире.
Уолтер касается кончиками пальцев плеча девочки, но та не поднимает головы, продолжая обеими руками писать цифры, выстраивая их в столбик. Она кивает собственным мыслям, и что-то бормочет себе под нос, но разобрать среди звуков отдельные слова невозможно.
– Сколько ей было лет, когда это случилось?
– В документах все дети записаны под номерами, но им было от трех до пяти, решили, что именно этот возраст является оптимальным.
Девочка поднимает взгляд, смотрит в потолок, точно читая там что-то, и переворачивает последнюю страницу блокнота, начиная покрывать цифрами обложку. Она нажимает на карандаш так сильно, что на картоне остаются вмятины, а потом грифель ломается, и девочка, не глядя, берет в пальцы следующий, и продолжает писать.
– А были другие выжившие?
– Нет, – Дэйлз протягивает Астрид новый блокнот, она раскрывает его на последней странице, и снова пишет какие-то цифры и числа, на этот раз двигаясь от правого нижнего угла к левому верхнему: Уолтер видит, что некоторые комбинации повторяются, но не может вспомнить, что именно они ему напоминают – восемь, пятнадцать, шестнадцать, двадцать три, опять и опять, в окружении других цифр.


11.
– Человек, на самом деле, способен на очень многое, – доктор Манхэттен медленно моргает, белое сияние его глаз становится ярче, и Уолтер просто не может отвести от него взгляда, – мы можем менять мир вокруг себя, потому, что законы физики давно уже стали для нас инструментами, а не объектами поклонения, мы можем спасть людей, которые были бы обречены на смерть еще десятилетия назад, некоторые даже способны, как я, способны перешагнуть границы физических тел. Но есть одна граница, которую нам не перейти.
Уолтер не помнит, чтобы раньше Манхэттен говорил о себе, как о человеке, но сейчас его «мы» не оставляет никаких сомнений.
– Рано или поздно, все мы становимся чудовищами – кто-то вскоре после рождения, кто-то – только незадолго до смерти, но, рано или поздно, это происходит с каждым. Люди придумывают религии и политические партии, чтобы как-то остановить этот процесс, но становится только хуже, потому, что, помещая себя и других в систему нравственных рамок, мы увеличиваем количество моральных дилемм, и, в итоге, рано или поздно, оказываемся в ситуации, где ни одно решение не может полностью соответствовать всем нормам – однако, принятие решения необходимо, и именно оно и делает любого из нас монстром, даже если и не в собственных глазах, то, по меньшей мере, в глазах окружающих.


9.
То, что мы хотим знать и то, что мы знаем – разные вещи. Официальная история смерти Эдврада Блэйка: он был застрелен в бою, то, что считается тайной правдой о его смерти – ему выстрелил в спину брат вьетнамки, которую Блэйк насиловал, но и эта правда – тоже ложь, на самом деле его убил доктор Манхэттен, одним простым движением пальцев: плоть разошлась, как от вторжения пули, и Блэйк истек кровью. Официальная история смерти Эдриана Вейдта: его шантажировало неустановленное лицо, угрожая обнародовать информацию о его сексуальной связи с неким Виктором Стрейнджем, и, опасаясь, что эта тайна будет раскрыта, Вейдт покончил с собой, то, что считается тайной правдой о его смерти: он шпионил в пользу Советского Союза, и принял яд, когда понял, что раскрыт. Правда о его смерти: его также убил доктор Манхэтенн, потому, что когда-то его беспокоило будущее Америки, будущее всего мира. Официальная история смерти Ричарда Никсона: самолет, в котором тот летел на Аляску для встречи с представителями профсоюзов, разбился из-за ошибки пилота, неофициальная версия – причиной катастрофы стали действия советских шпионов.
Уолтер Бишоп полагает, что ему известна правда, но никто, даже он сам, не может быть полностью уверен – может быть, слова доктора Манхэттена не отличаются от любых других показаний и ложных признаний в убийствах, которые совершают сумасшедшие после каждого громкого дела, которое попадает в выпуски новостей.


3.
Нельзя сказать, что они много разговаривают, но те разговоры, которые все же завязываются, Уолтер делит на две категории: откровения и философские дуэли. Откровения редки и достаточно скучны, дуэли – остроумны, но всегда сводятся к одному и тому же, начинаются с одного и того же – Уолтер задает вопрос или доктор Манхэттен вспоминает один из вопросов, заданных ранее, это как возвращаться к чертежам невероятных устройств, формулам химического оружия, проектам и задачам, которые давно уже были отброшены, как бесполезные, бесперспективные, но все еще в чем-то интересные.
Доктор Манхэттен говорит:
– Предположим, что твой сын – икс, а спасение мира – игрек. Какая величина кажется тебе более значимой?
– Подобная дилемма невозможна, – Уолтер сначала произносит эти слова, а потом поднимает, что так строит фразы сам доктор Манхэттен, его манера говорить пристала к нему, как пристает навязчивый мотив песни.
– И все же ответь.
– Жизнь одного человека не может быть сопоставлена с жизнями миллиардов.
– Это все еще не ответ.
– Хочешь знать, пожертвовал ли бы я возможностью вернуть своего сына ради, если бы от этого зависело спасение мира? – Уолтер усмехается. – Да, разумеется, я выбрал бы спасение мира.
Доктор Манхэттен качает головой, и Уолтер пытается понять, что это значит, но не может, потому, что никогда не мог понять.
– Правда в том, что величины равнозначны, поскольку жизнь как таковая не имеет явной ценности, и, значит, икс равен игреку, и равен нулю. Так это вижу я.
– Но для меня игрек больше, это ты хочешь сказать?
– Игрек или икс, это не имеет значения. Важно то, что для тебя обе эти величины, даже если и тождественны между собой, не равны нулю.
– Поэтому я – не ты.
– Поэтому я уникален.
Позже Уолтер узнает, что это не так, что игрек для доктора Манхэттена вовсе не равен нулю, по крайне мере – когда-то не был равен.


12(2).
Проект «алмазный щит» прекращает свое существование после того, как доктор Манхэттен исчезает. По поводу его исчезновения строятся теории, Пентагон давит на полковника Барнеби, которому нечего сказать, потому, что он с самого начала предупреждал: вы можете попытаться задержать там людей, даже вместе с семьями, но ни мои ребята, ни кто бы то ни было еще не сможет удержать на месте эту чертову светящуюся херновину, способную ходить сквозь стены.
О том, что Уолтер Бишоп не один работал в лаборатории нижнего уровня, знает всего человек десять, и у всех у них разные теории насчет исчезновения доктора Манхэттена, которые сводятся к единственному возможному ответу – ему надоело и он ушел. Может быть, он еще вернется, как однажды уже делал, может быть – нет, вернее: все уверены, что нет, но некоторые продолжают надеяться, что он придет, и остановит катаклизм, спасет всех.


6.
Уолтер думает, что доктор Манхэттен должен вызывать восхищение, потому, что его IQ ориентировочно выше пятисот, потому, что он способен проходить сквозь стены и мгновенно перемещаться в четырехмерном пространстве – но, вместо восхищения он испытывает нечто вроде привязанности, которая удерживает его вместе с Элизабет, только без горя, без разделенных на двоих печальных воспоминаний.
Доктор Манхэттен не знает скуки, едва ли испытывает потребность в увлечениях, помогающих скоротать время, но, все же, иногда в его руках появляется горсть песка, которую он перебирает – пропускает сквозь пальцы, растирает между ладонями, позволяет песку рассыпаться по полу, а потом, точно поворачивая время вспять, возвращает на стол или в свои руки. Он мог бы выйти наружу, чтобы взять в руки песок, которого так много вокруг, но он остается в лаборатории – скорее всего, из чистой вежливости, из уважения к его охранникам и тем, кто построил его бункер.
– Это – песок с Марса, – говорит однажды доктор Манхэттен, – и песок из пустыни Мохаве, который я собрал в день, когда прибыл сюда, примерно в равном количестве. Они перемешаны. Никто не может различить песчинки отсюда и те, которые я взял в одном из марсианских каналов.
– Икс равен игреку, но они не равны нулю, – Уолтер пожимает плечами. – Ты сам можешь их различить?
– Верно.
– Тогда это бессмысленно. Для тебя есть разница между двумя гипотетически тождественными величинами, и, следовательно, если перейти на софистику, независимо от степени субъективности твоего суждения, оно создает объективную разницу.
Ему кажется, что доктор Манхэттен улыбается, или выглядит озадаченным, но, потом, он решает, что это – просто игра теней и света.
Позже, когда доктор Манхэттен уйдет, Уолтер заберет песок – просто сметет его в карман, не пытаясь разделить, не пытаясь понять, которые из них собраны на границе с Невадой, а которые – принесены с другой планеты. Он думает, что, иногда, икс может стать равным игреку, если изменить свою точку зрения или изменить картину мира, в который они вписаны.


16.
Смотритель Астрид Фансворт была облучена и лоботомирована в раннем детстве, потому, что из нее пытались сделать нового доктора Манхэттена – она не начала светиться и не научилась расщеплять атомы щелчком пальцев, но она тоже стала сверхчеловеком. Неудивительно, что ей удалось сначала продвинуться в аналитическом отделе ФБР, а потом – стать смотрителем в подразделении «За гранью». Она – живой компьютер, совершающий в секунду больше операций, чем способна самая совершенная техника, и Уолтер не знает, жаль ее ему или нет.
Когда он целует агента Астрид Фансворт в губы, в голове у него проносятся все те мелкие детали идеального образа доктора Манхэттена, которые въелись в его память – движения, едва заметно разнящиеся интонации, взгляд, сначала казавшийся равнодушным, потом – высокомерным, потом – полным жалости, и только после Уолтер понял, что видел в нем только то, что хотел. Сейчас ему кажется, что Астрид смотрит на мир удивленно и потерянно, в ее глазах все еще отражаются люди, которые сделали ее такой: уникальной, гениальной, безумной, бездушной, как доктор Манхэттен.
Она не сопротивляется, ничего ему не говорит, и Уолтер делает шаг назад, хотя не может сказать точно, что именно его останавливает – то, что она похожа на доктора Манхэттена, или то, что она не похожа на него достаточно, бледная тень, а не копия. Позже он понимает: второе – потому, что именно первое и лежало в основе его влечения к этой молодой женщине.
Он думает о том, девственница ли Астрид, и если нет, то может ли она испытывать и осознавать сексуальное влечение, или просто переспала с несколькими мужчинами, чтобы получить свою должность, и доказать, что она – лучшая из лучших. Он думает о том, может ли она хотеть кому-то что-то доказать, и о том, стали ли бы она убивать людей, чтобы кого-нибудь спасти, так, как это делает он сам, как это делал доктор Манхэттен. А потом он думает обо всем том, что потерял, и том, что мог бы получить, но не получил, и понимает, что потери и упущенные шансы не сходятся клином на Питере, сколько бы тот ни значил.
– Нет, – говорит он скорее сам себе, чем Астрид, потому, что ей вряд ли нужны какие-то слова и какие-то ответы, и, поэтому, он не лжет.


12(1).
Однажды ночью доктор Манхэттен уходит из лаборатории – разумеется, никто не знает ни точного времени, когда это случилось, ни места, куда тот мог направиться. Некоторое время его возвращение еще представляется возможным, но, потом, становится понятно, что, где бы он ни находился, рассчитывать на его возвращение к проекту «алмазный щит» не приходится, и проект прекращает свое существование. Большая часть начатых в его рамках разработок продолжается уже в новых лабораториях, и финансируется уже по другим статьям расходов – как написал в своих «Опытах» Мишель Монтень – «Бог умер, и человек свободен продолжать свою жизнь сообразно собственным устремлениям».
Доктор Манхэттен оставляет за собой бесконечно ценное наследство, которое даже не придется делить, его хватит на всех – разработки, спасающие мир каждый день, и тысячи мелких вещей, делающих его немного более простым или удобным. Никто никогда не пытался выяснить, не написал ли он прощального послания, прежде, чем исчезнуть окончательно – но Уолтер знает, что тот оставил краткую записку, клочок бумаги, на котором написано идеальными печатными буквами, без наклона и графологических знаков – «Уильям Белл. Первые люди. То, что тебе нужно на самом деле – просто узнать, что ценнее: икс или игрек». Уолтеру несложно понять каждую часть послания.
Повторно официально признать погибшим человека нельзя, поэтому Уолтер просто решает сам для себя, что доктор Манхэттен ушел настолько далеко, что это может считаться смертью, и даже сверхсмертью – те, кто умирает, находятся ближе, даже если предположить, что некоторые из них попадают в загробные царства.
Когда-то у доктора Манхэттена было имя, Уолтер узнал это не от него самого, а листая досье – фамилия Остерман никому ничего не говорит, разве что кто-то из стариков вспомнит, что когда-то существовала часовая мастерская, владельцем которой был Остерман, но, потом, от нее ничего не осталось, даже дом, в котором она находилась, давно уже ушел под снос.


8.
Однажды доктор Манхэттен говорит:
– Я хотел бы создать идеальную форму жизни. Мог бы взять за основу самого себя, но несколько изменить генетическую структуру, – доктор Манхэттен разводит руками, снова чуть поднимаясь над полом. – Представь себе существ, наделенных человеческим мозгом, но использующих его мощности на сто процентов, существ, чье сознание не замутнено эмоциями и понятиями о нравственности, способных выходить за грань трехмерного мира, и перемещаясь по оси времени свободно, наблюдать за всем происходящим.
Уолтер вдруг вспоминает человека, который появился в его лаборатории, незадолго до похищения Питера – незнакомца в сером костюме, пришедшего из ниоткуда и бесследно исчезнувшего после.
– У них отсутствовало бы понятие о счастье, что лишило бы их и представления о горе, они питались чистой энергией во всех ее видах, и были бы абсолютно свободны.
– Разве создание идеальной формы жизни – не еще одна бессмысленная цель, которая, по сути своей, равна нулю?
– Чисто теоретически – да, – доктор Манхэттен медленно кивает, – но чисто практически именно это может стать целью, которая позволит мне продолжать поддерживать собственное существование, как мыслящего и действующего субъекта.
– А в чем тогда ценность твоего существования?
– В моей уникальности. Или не в чем. Даже я не могу избавиться от субъективности в этом вопросе, поскольку восприятие ценности личного существования – максимально субъективная сфера.
Уолтер подается назад, как если бы хотел уйти от прикосновения, но доктор Манхэттен не пытается до него дотронуться.
– В какой-то момент наука начинает граничить с религией и философией. Чем ниже уровень развития человека, тем ниже и порог вхождения в эту зону – многие верят в существование черных дыр, в кварки, в теорию относительности. Будучи не в состоянии понять доказательства, которые предоставляет наука, они делают науку еще одной религией.
– Ты мог бы стать для них богом.
– Я был для них богом, пока меня не признали умершим. Потом некоторые поклонялись мне, ожидая, что я вернусь.


13.
Уолтер узнает о том, что болен ровно через три года после того, как доктор Манхэттен исчезает. Врач смотрит ему в глаза строго, но уверенно, и говорит правду: шансы есть. Уолтер смотрит куда-то чуть выше его плеча и пытается что-то почувствовать.
Внутри него растет болезнь, пронизывающая все органы, все системы – она плодится в коже, в сердце, в печени и легких. Когда-то от нее умирали на протяжении нескольких лет, а то и месяцев, теперь с этим можно жить гораздо дольше, вот о чем он думает, отправляясь на первую операцию, и еще – о том, что не отказался бы от работы с доктором Манхэттеном, даже если бы знал обо всех последствиях. Он не помнит о своих сомнениях.
Доктор Манхэттен убил его.


15(1).
Уолтер подходит к окну, но не видит ни небоскребов, ни дорог, по которым едут машины – только людей, которых спас когда-то доктор Манхэттен, которых спас когда-то он сам, и людей другого мира, которые точно так же живут, дышат, совокупляются, тратят деньги, которые ничем не хуже живущих в этом мире, и которых, наверное, спас кто-то другой – например, Генри Киссинджер или Джозеф Кеннеди. Все они должны погибнуть, но это – не такая уж большая жертва, все равно никто не смог бы защитить от разрушения бесконечное множество миров.
Потом он думает, вспоминает: доктор Манхэттен убил меня, чтобы спасти Америку – и это действительно так, доктор Манхэттен лишил его будущего, лишив сомнений, и, теперь, Уолтер сможет уничтожить другой мир, и, значит, сможет спасти свой. Это так просто, что кажется удивительным.
И, сейчас, он готов уйти, закрыть за собой все двери и исчезнуть – как доктор Манхэттен, когда-то: исчезнуть, стать официально умершим, способным жить под землей, не задумываясь о том, что может настать конец света, или может вернуться Питер. Если смотреть на вещи под нужным углом, то все теряет значение, остается только бесконечное множество неизвестных величин, каждая из которых стремится к нулю, но не одна ему не равна.
Он смотрит на свое запястье, и вспоминает, как доктор Манхэттен сжал его, всего на одну секунду, годы назад – этого он не забыл, некоторые вещи никогда не забываются, они врезаются в память, как острый бумажный край может врезаться в кожу, оставляя неудобный порез, который будет долго кровить, заживет нескоро. Некоторые вещи не заживают никогда. Последствия каждого поступка остаются с нами всю жизнь, каждый вдох вплетается в череду других событий, и ежедневные выборы, совершаемые каждым, расщепляют вселенную, снова и снова, бесконечное квантовое самоубийство. Это звучит не так пугающе, если делать акцент на слове «квантовое».
Уолтер Бишоп помнит и осознает это все, видит мир, лежащим на свой ладони: то как все могло бы быть, то, как все было на самом деле и имена – это просто математические величины, допустим, что Питер Бишоп – это икс, а спасение мира – игрек, и иксом необходимо пожертвовать ради игрека, необходимо просто понять, какая величина больше, если продумывать все логические связи, то жизнь начинает казаться просто невероятно сложной воображаемой шахматной партией, разыгрываемой случайным количеством партнеров на внутренней стороне бесконечно огромной сферической доски, и рано или поздно все становятся чудовищами, потому, что такова человеческая природа, и нет ничего невозможного, только статистически маловероятное, последствия каждого поступка бесконечны, и взмах крыла бабочки может вызвать ураган, важно помнить и осознавать каждый сделанный выбор, и то, что каждый несделанный – не менее ценен.


0.
Однажды он решает для себя проблему тождества игрека и икса: это – равные величины, но с разными знаками, и их сумма – ноль.


1(2)
Уолтер Бишоп поправляет манжеты, и делает шаг вперед. Он пожимает руку доктору Манхэттену, и тот кивает, сжимая своими светящимися пальцами его ладонь. Квантовое самоубийство: мир распадается надвое.

fin.

@темы: Watchmen: фэндом в целом, Фэндом: Watchmen

---

[silver_autumn]

Название: Фантомные сети
Фэндом: Сверхъестественное
Персонажи: Руби, косвенно - Сэм и Лилит
Рейтинг: PG
Категория: джен
Тема: Императрица
Размер: 230 слов

В этой дешёвой забегаловке посреди негде вместо скатертей на столах – замызганные клетчатые клеёнки, липкие от хватавшихся за них жирных пальцев; в воздухе стоит ничем не перебиваемый запах крепкого мужского пота; у уставших официанток – либо слишком яркий макияж, либо слишком много морщин.
Руби сидит за столиком у окна в пустом зале. На подоконнике, когда-то покрытом белой, уже облупившейся краской, темнеет слой засохшей грязи.
Руби лениво берёт картошку фри с помятой картонной тарелки, так же неспешно обмакивает её в густом сырном соусе и с блаженным стоном прикрывает глаза, почувствовав на языке вкус.
Она бы и на километр не подошла этой дыре. Но здесь готовят лучший картофель фри во всех штатах.
Скрипит старая рассохшаяся дверь, и в забегаловку вваливается какой-то тип. Явно из местных: недельная щетина, потёртая куртка, кислый запах пота. Он обводит взглядом пустой зал и делает пару шагов в направлении единственной посетительницы.
Руби останавливает его взглядом.
Она давно уже научилась дёргать за невидимые ниточки любого из смертных простым взглядом, простым движением бровей или лёгким взмахом руки. Что может быть слаще, чем знать, что ты способна заставить кого угодно отдать за тебя жизнь, убить Кеннеди, устроить Апокалипсис?
Руби собирает остатки картофеля с промасленной картонки, облизывает жирные пальцы.
Её ждет Сэм Винчестер, уже дошедший до грани. Её ждёт последняя печать. Её ждёт сучка Лилит в луже своей крови.
Руби с удовольствием потягивается и встаёт из-за стола.
Ещё один рывок – и весь мир будет у её ног.

@темы: Фэндом: Supernatural, Supernatural: охотники

---

[silver_autumn]

Название: Ite, missia est*
Фэндом: Сверхъестественное
Пейринг: Дин/Сэм
Рейтинг: PG
Категория: слэш
Тема: Башня
Размер: 600 слов
Предупреждения: инцест по умолчанию

Сэм давно бы предложил брату оставить Импалу где-нибудь на пустой пыльной дороге посреди Небраски. Взять вместо неё какую-нибудь малолитражку, каких до хрена разбросано по пустующим городам, и бросить её, как только возникнет разговор о ремонте.
Сэм молчит.
Не потому, что знает – брат посмотрит на него непонимающе, оскорблённо фыркнет, погладит истрепавшуюся кожу руля и проворчит что-то ласковое своей детке. Не потому, что Дин обиженно будет молчать ещё не один день после того.
Просто в окружающем хаосе остались две постоянных – Дин и Импала.

*
- Как там у нас со жратвой? – Дин немного притормаживает, заметив полуразвалившуюся заправку.
Сэм безмолвно пожимает плечами.
Солнце припекает нещадно, пот струйкой стекает за воротник. Щелчок затвора громом нарушает мёртвую тишину. Сэм осторожно выходит из машины.
Не слышно ни звука – ни чьего-то дыхания, ни неосторожного движения и шороха одежды.
Ну, да.
Они ведь не дышат.

*
Города опустели быстро.
Оттуда бежали тысячами – бросали машины в пробках на кольцах дорожных развязок у выезда, пешком пытались пробиться сквозь сумасшедшую толпу, падали, прошитые пулемётными очередями.
Власти пытались сохранить контроль.
Не вышло, чего уж там.
Может, бродит теперь где-нибудь Барак Обама с вырванными из тела клочьями мяса, с тупым алчным взглядом, мычит нечленораздельно и яростно и хочет крови.
Как миллионы других.

*
На них действуют простые стволы. В сочетании с разрывными пулями – особенно эффектно.
Дин выбросил из багажника все запасы святой воды и соли, серебра, меди и амулетов. Теперь там идеальный порядок: ряд стволов, найденных, подобранных, обменянных и отбитых, а рядом – штабеля патронов. Разрывные пули – это хорошо, не поспоришь, но и найти их – квест не из лёгких.
Сэм готов взять обратно каждый упрёк в адрес отца, который когда-либо срывался с его губ.
Спасибо тебе, Джон Винчестер. Благодаря тебе мы всё ещё живы.

*
- Бензина нет?
Дин говорит шёпотом. Может быть, тут действительно никого нет – первым делом нужно обязательно обшарить каждый уголок, а уж потом пытаться что-то искать, - но терять осторожность и орать не следует.
Сэм в последний раз проверяет колонки.
- Нет, - отрицательно качает он головой.
Дорога-то не из самых захудалых, отсюда всё ещё в начале вымели.
- Ну и ладно, нам пока хватит.
Зато тут остался запас шоколада и газировки в кладовой за надёжным замком. Это может примирить Дина и с отсутствием необходимого.
Срок годности у этого непотребства, наверное, истёк давно уже, но кого это теперь останавливает.
Иногда Сэм задумывается над тем, что будет, когда закончатся бесконечные вроде бы запасы забегаловок, магазинчиков и гипермаркетов. Как они будут выживать, когда не получится больше паразитировать на трудах безвременно почивших.
Сэм думает, что они умрут раньше.

*
Никто ведь не знает, на самом деле, что случилось.
Может быть, вся Америка теперь – большая карантинная зона, куда не летают самолёты и не ходят корабли, а ядерные бомбы на центры заразы не сбрасывают только потому, что боятся подорвать экологию этого грёбанного мира окончательно.
А может быть, во всём мире осталось меньше пяти миллионов живых людей.
Хрен разберёшь.

*
Не то чтобы их нынешняя жизнь так разительно отличалась от той, что была до.
Те же дороги, та же машина, та же охота.
Только людей нет.
Они пытались прожить с одной из тех немногих группок уцелевших, что искала других выживших. Остальные, если они были – а Сэм уверен, что кто-то да выжил, - забились подальше в свои норы, носа не показывают без надобности и дрожат.
Не ужились.
Дин сорвался первым.
Потому что, в отличие от них, давно разучился верить в чудо.

*
- Ну, что, куда дальше?
Дин держит в руках потёртую карту штатов и щурится на солнце.
Иногда Сэму становится просто жутко.
На дворе – конец света, а его маленький мирок, в котором всегда было место только для двоих, так и остался прежним.
- Ты всё ещё хочешь посмотреть на Большой Каньон?

*- Иди, всё кончено

@темы: Фэндом: Supernatural, Supernatural: охотники

---

[Сехмет]

Название: Голем
Фэндом: Watchmen
Пейринг: Озимандиас/Комедиант
Рейтинг: PG-13
Категория: слэш
Тема: Суд
Размер: 299 слов
Предупреждения: AU, вероятно ООС, некрофетишизм
Примечание: написано для Fucking_Renegade

При жизни Эдвард Блэйк был отвратительным, и, в то же время, заурядным: обычные желания, стремления, пороки, однообразием своим заслонявшие любые проблески уникальности. Вспоминая его горячее дыхание, пахнущее дешевым виски и медленной смертью, как если бы тот был болен, Вейдт вводит несложный цифровой код, открывающий одну из множества комнат Карнака.

Жизнь – просто движение, смерть же ставит точку, делая совершенством не только заурядное, но даже ничтожное, и единственное, что нужно, чтобы совершенство сохранилось – остановить процесс разложения, ибо и он, по сути своей, жизнь.
Любая жизнь прекрасна, Вейдт твердо в этом убежден – но, порой, она невыносимо утомляет, даже здесь, в двух шагах от антарктического молчания. Ради возможности сбежать от нее, он и поддерживает отношения с Эдвардом Блэйком – настолько, настолько это безопасно в его нынешнем состоянии.
Забальзамировать украденный труп не представлялось возможным, оставалось только заморозить, что не слишком удобно, но сохранность тела стоит любых возможных неудобств.

Комната залита ровным светом, и Блэйк лежит на возвышении, в самом центре, полный спокойствия, присущего лишь мертвой плоти.
Теперь в нем есть особая красота, которую мало кто может понять, красота безвозвратного разрушения – удар был таким сильным, что все кости пошли трещинами, раскололись на куски, Блэйк разбился, вдребезги, как бьется глиняная посуда. Глиняное чудовище, голем, послушный хозяевам, безжалостный для своих жертв – вот кем он всегда был, и легко поверить, что если вырезать волшебное «imet» у него на лбу, Блэйк попытается подняться, неловко ворочаясь грудой мертвого мяса, распадающегося на части.
Часть затылка потерялась, мозг беззащитно белеет в глубокой расселине, и, запустив пальцы в этот зияющий провал, Вейдт будто пытается нащупать бумажки с магическими словами, дарующими жизнь.

– Эдди, а ведь однажды ты сказал мне, что некоторые жизни стоят тысяч других, – говорит он, касаясь другой рукой рассеченного поперек оконным стеклом шрама на щеке Блэйка, – жаль, что ты забыл.
Мертвое тело прекрасно в своей завершенности. Вейдт пожимает плечами:
– Или нет, не жаль.

@темы: Watchmen: фэндом в целом, Фэндом: Watchmen

---

[Diletto]

Название: Свет мой, зеркальце
Фэндом: Ludwig Kakumei
Персонажи: Бланш, королева
Рейтинг: PG
Категория: Ангст
Тема: Императрица (используется толкование перевернутой карты - хитрость, стремление властвовать над мужчинами, неразборчивость в средствах для достижения целей)
Размер: 162 слова

Если бы королева была предсказательницей, она бы ни за что не загадала ребенка, увидев капли собственной крови на снегу. Она бы вообще не пожелала заводить детей ни-ког-да.
Но, вы заметили, что это проклятое "если бы" путает все карты, кочуя из сказки в сказку? У королевы родилась дочь с алыми, как кровь, губами и белой, как снег, кожей. А сердце девочки оказалось черным, как бездонная пропасть, и насквозь прогнившим.
Для Белоснежки женщины — куклы с дорогими бирками, обряженные в бархат и шелка. Всего лишь жалкие пародии на ее святую красоту. Для Белоснежки мужчины — средства в достижении целей, марионетки, которые выполнят любое ее желание, как только получат допуск к ее совершенному телу. Вы все еще жалеете крошку, принявшую отравленное яблоко из рук собственной матери? А кто же пожалеет королеву, которую из постели мужа потеснила родная дочь? Женская ревность — страшная штука… Женская месть — раскаленные докрасна железные башмаки…
Свет мой, зеркальце, скажи, кто прекрасней всех на свете: Белоснежка или…

…тот, чье сердце не из темных волокон соткано?

@темы: Ludwig Kakumei: фэндом в целом, Фэндом: Ludwig Kakumei

---

[silver_autumn]

Название: Absolvo te*
Фэндом: Сверхъестественное
Пейринг: Дин/Сэм
Рейтинг: PG
Категория: слэш
Тема: Звезда
Размер: 600 слов
Предупреждения: инцест по умолчанию, упоминание смерти персонажей, всё это уже где-то было

И не было ни Ада, ни Рая.
Был только бесконечный путь – по мирам, которые обречены на скорую смерть, по мирам, которые ещё не были созданы. По мирам цветущим и мирам, что задыхались от смрада.
От смерти до смерти – рука об руку.

*
Чак написал красивые слова. Сколько-то там веков назад.
Дин помнит их до сих пор – проклятье и благословение Винчестеров, спасителей и богохульников.
Вечная дорога в никуда.
С утра он спасает очередного чувака – нечисть везде есть, куда не посмотри, - вечером – трахает собственного брата, ночью – кончает жизнь самоубийством.
Времена суток могут меняться.

*
Иногда они задерживаются в каком-нибудь мире, проживают полную жизнь.
Один раз Сэм получил в Стэнфорде диплом адвоката, а автомастерская Дина подмяла под себя всех конкурентов в ближайших к Сакраменто городках.
Сэма сбила машина в пятидесятый день рождения, по чьей-то – попадись ты мне только! – злой иронии.
Дин подарил тогда ключи от своей мастерской первому встречному.

*
Оказывается, что на Диком Западе вовсе не так здорово жить, как показывается в фильмах с Клинтом Иствудом, а гуманоидов с зелёными щупальцами, решивших наладить контакт с человечеством, в этой Вселенной и её вариациях попросту нет.
Скучно.

*
Они делают ставки, куда попадут в следующий раз. Бьются об заклад, хотя ставить им нечего.
Дин скучает по своей детке, Сэм – по иллюзии дома.
Они обновляются с каждой смертью, как будто кто-то стирает лишние страницы.
Сэм иногда говорит, что они – как строчки в компьютерном коде, мелкий противный баг, а Дин только отмахивается.
Они никогда не признается, но больше всего на свете боится, что однажды в следующем мире Сэма просто не будет.

*
Почему-то никто из них не умирает от старости. И не рождается в колыбели.
Дин пытался было коллекционировать способы своего умерщвления, но сбился ещё до первой сотни. Сколько всякой фигни есть, оказывается, от которой можно запросто отбросить коньки.
Но если надо быстро и просто – проще всего по старинке пустить пулю в висок. Если под рукой нет ствола – подойдёт и ближайшая крыша.
Дин уже почти не боится высоты.

*
Самолёты всё-таки падают чаще, чем клоуны убивают.
Зато Сэм радуется, как ребёнок, тому, что посмотрел почти весь мир.
С вариациями.

*
Дин умеет играть на фортепиано, скрипке и виолончели, Сэм получил какую-то престижную премию в области литературы. Они прошли Персидский залив и воспитывали детей в младших классах, завоёвывали Олимпийские медали и стригли овец в Висконсине, Сэм проводил экскурсии для приезжих по Галерее Искусств в Ванкувере, Дин преподавал в школе для слепых в Луизиане. Они были офисными клерками и учёными в области изучения паранормального, футболистами и продавцами в бакалейном, студентами и врачами, всем и никем.
Они ни разу не были детьми.

*
Память не пропадает. Здорово каждый раз оказываться в теле подростка/юноши/мужчины с полным комплектом знаний о прожитых жизнях. Или не очень.
Дин привык, что под рукой постоянно должен быть пузырёк со снотворным – закинуться посреди ночи самому, впихнуть в не соображающего ничего Сэма.
В одном из миров Дину пришлось смотреть, как брата заживо режут по кусочкам, и десятки спокойных реальностей так и не стёрли из памяти ни секунды.
Снотворное не сильно помогает.

*
Иногда Дину кажется, что он сходит с ума. Давным-давно заперт в психушке, обколот психотропными и бредит в смирительной рубашке в палате с мягкими стенами. Иногда – что сейчас всё закончится, стоит только закрыть глаза. Иногда – что он наконец-то начинает понимать значение слова «бесконечность». Иногда он думает, что нужно просто лечь спать, а утром всё устаканится.

*
- Сколько?
- Сколько чего, Сэм?
- Лет. Нам.
- Ну, пару тысчонок уже точно набрали.
- Хреново.
- Точняк.

*
Однажды Сэм говорит, что больше всего на свете хочет просто умереть.
Однажды Дин молча с ним соглашается.

*
Однажды Чак набивает двенадцатым кеглем «The end» на последней странице.

fin

*- отпускаю грехи твои

@темы: Фэндом: Supernatural, Supernatural: охотники

---

[D-r Zlo]

Название: "Сказки Аграбы"
Фэндом: "Алладин"
Персонажи: Алладин
Категория: джен, психология
Тема: Умеренность
Размер: 516 слов

Дивны сказки Аграбы, как дивен создатель её.
Любой мальчишка, любой слепой рассказчик, играющий на площади свои замысловатые истории, любая сварливая тётка, скидывающая в своих придуманных историях усталость от её неинтересной жизни, расскажет вам, что Аллах, создавая Аграбу, посадил сначала золотую луковицу от растения в Его саду; вместо дивного цветка вырос волшебный город, чьей красотой восхитился Он – так появилась Аграба.
Любая девушка, смирная и послушная, но всё же не сдерживающая своего природного любопытства, расскажет Вам историю о вздорной принцессе: она была невероятно прекрасной, но вздорной и упрямой («ах, - вздохнёт красавица, - вот бы и мне такой быть!»), и первая в своей семье вышла замуж по любви.
«Да нет же, - перебивает её подруга, более бойкая и разговорчивая, - путаешь ты всё! Там был такой принц!...».
«Да какой принц! Это же босяк Алладин!».
«А вот и нет!».
И начнут спорить: был ли мудрый султан бедным нищим парнем с чудесной лампой, принцем, приехавшим из страны Абабуа, самим воплощением любви или кем-нибудь ещё.

Эта сказка – самая любимая у султана Алладина и его верной жены Жасмин.
Слепой сказатель никогда не повторяет её дважды. Он не придумывает сам, хотя и мог бы – «дозволь мне, достопочтимый султан, рассказать тебе историю, услышанную мною на базаре», просит он, и султан, задорно подмигнув жене, велит: «Рассказывай».
И слепой сказитель начинает свою историю, мысленно не понимая, отчего это прекрасная Жасмин так неприлично громко смеётся над его рассказами…

«Очень мудр правитель Алладин, - расскажет вам старик, владелец чайханы в сени акаций, – и всё у него спорится. Как будто золотые дни опять настали, как при царствовании Элвина Четвёртого…».
«Да, но послушайте, - возражает торговец помидорами, крупный некрасивый мужчины с резко подведенными бровями, - ведь разве Вы не знаете, что сын…».
«А мало ли, что бабки говорят, - беспечно отвечает старец. – Ведь разве может дьявольское семя быть в таком прекрасном принце, как Али!».
«Но предсказание… Не нравится мне это», - мужчина мрачно облокачивается на стол.
Одни говорят, что сын Алладина Мудрейшего родится сущим дьяволом. Другие – что не дьяволом, прекрасным мальчиком, но только слабым и болезным. Третьи же не верят этому и просто говорят, что мальчик слабоумный – «ведь его не взяли даже на учёбу в…». Четвертые машут руками и говорят, что это брехня, а детей у султана пока нет вообще; вот только-только царица Жасмин должна разродиться, и чёрт его знает, кто это будет…

Этот слух – самый печальный для султана Алладина.
Прекрасная Жасмин утешает его и говорит, что всё будет хорошо; он покорно кивает и уходит ночью в город – там спокойнее ему было думать. Он считал пройденные им улицы, радовался недавно проложенным им дорогам – а ведь когда он был мальчишкой, сколько грязи было здесь, и никаких камней! – смотрел на спящие дома, и лишь затем останавливался у старухи Озры, держащей свою скромную лавку сладостей, где он молча пил чай и предавался мыслям.
Даже самые мудрые правители не в силах побороть судьбу, со слезами на глазах размышляет он, но я же всё же попытаюсь. Один раз у меня уже получилось...
Терпение и смирение. Терпение и смирение. Судьба любит терпеливых и умеренных: только так с ней можно договориться, думает султан, глядя на свёртывающийся на горячих углях кусочек пергамента с предсказанием несчастий его будущему сыну…

@темы: Мультфильмы компании Disney: фэндом в целом

---

[Сехмет]

Название: Нуклеомитуфобия
Фэндом: Watchmen
Пейринг: Никсон/Комедиант
Рейтинг: R
Категория: слэш
Тема: Башня
Размер: 1432 слова
Предупреждения: мувиверс. ООС, AU условно, мат, упоминание тревожащих тем, несоответствие Никсона реальному историческому образу

Сказано, что два величайших человеческих греха – гордыня и ненависть. Я предпочитаю думать о них как о двух великих добродетелях. Отказаться от гордыни и ненависти – значит сказать, что ты изменился во благо мира. Вобрать их в себя, принять их – более достойно – это значит сказать, что мир должен измениться во благо твое.
(Стивен Кинг, «Противостояние»)


Никсон сопит, как большое животное, наваливаясь сзади. У любого другого в его возрасте наверняка давно уже не стоял бы, но только не у Никсона – тот далеко не мальчишка, но держится в седле, и его Дик-младший по-прежнему способен вытягиваться во весь рост, и Блэйк ему чертовски завидует. Можно сказать, что Никсон – единственный человек, которому Блэйк когда-либо завидовал, и абсолютно точно – единственный, которому он завидует прямо сейчас, чувствуя шеей его дыхание, тянущее пылью и тухлым мясом, будто тот уже умер.
У самого Блэйка не встает уже не первый год, тут не помогут никакие чертовы таблетки, ничто не поможет – когда-то внутри у него был огонь, а теперь он погас, и дело не в возрасте, дело в том, что Комедиант больше никому не нужен: он может по-прежнему наряжаться, как на Хэллоуин, может убивать время, убивая хулиганов или мелких бандитов, но это не может изменить фактов – на самом деле, закон Кина убил Комедианта, и Никсон ничего не сделал, чтобы остановить это убийство, но забавнее всего то, что сам Блэйк тоже ничего не сделал, потому, что у каждой шутки свое время, и когда оно истекает, шутка теряет свою соль, смысл, перестает смешить. Именно это и случилось с героями в масках, с ними со всеми, даже с доком Манхэттеном, будь он неладен, наверное – особенно с ним. Блэйк не думает об этом обо всем, он просто знает, на самом деле ему не нужны никакие улики или свидетельства, никакие часы судного дня, чтобы понять: до конца света остаются недели или дни, и внутри у него точно что-то тикает, отмеряя это время.
Поднимаясь на цыпочки, Никсон чуть не теряет равновесие, вгоняясь так глубоко, как только может, и издает странный, непонятный звук, что-то среднее между хмыканьем и рыком. Блэйк упирается обеими ладонями в стол, нагибается к столешнице, чувствуя резкий запах полироли, которой ту натирают каждый день, десятилетие за десятилетием – он думает о том, что не смог бы сейчас возбудиться, даже думая обо всех тех делах, которые повязали его с Никсоном и его командой, думая о своих наградных пистолетах, из которых он не застрелил ни одного мудака, убийством которого стоило бы гордиться, ни одного убийства, о котором было бы приятно вспомнить. Он закрывает глаза, и думает о том, как мистер президент в сияющих доспехах поставил его раком – кажется, это было сразу после Вьетнама, но он не уверен, чем чаще прикасаешься к памяти, тем сильнее она крошится, тем быстрее изнашивается, превращается в пыль.
Есть одна вещь, которую Блэйк помнит отчетливо и никогда не забудет, уверен, что не забудет: почему он согласился, а не врезал по челюсти Никсону, ухватившему его за зад, как хватают девиц в барах – в этом человеке была сила, и власть, которую тот не боялся держать обеими руками, не боялся, что ноша окажется слишком тяжела. Ему нравилось держать все под контролем, до сих пор нравится, именно поэтому, сейчас он, не прекращая своих мелких движений – пояс болтается, над верхней губой и над поясницей проступает испарина, когда он перекатывается с пальцев на носок, точно танцуя – он вспоминает их общую победу над вьетнамцами, представляет себе огонь напалма, сжирающего вечно мокрые, как пизда, леса, представляет себе, как дергались в последней агонии умирающие узкоглазые.
Однажды он тоже убил человека – вернее, в том или ином смысле, он совершил множество убийств, но настоящим он считает только одно: ему было двенадцать лет, его брату – не исполнилось и семи, и он болел, а Никсон, маленький Дик, средний сын, из тех, которых родители всегда обходят вниманием в пользу младших и старших, больше не мог выносить его ночных вскриков, и, поэтому, просто задушил его подушкой. Он не сразу решился на это, его отец всегда говорил: ничто не дается даром – и смерть тоже не должна даваться даром, но, все же, Артур должен был умереть, чтобы принести облегчение всей семье – и он умер. Никсон до сих пор помнит, как тот, перед тем, как перестать дышать, дергался – точно птица, сжатая в кулаке, и это было очень странное ощущение, очень приятное: в этот момент он держал в руках одну чужую жизнь, как сейчас держит миллионы. Когда он поднял подушку, в глазах у Артура был страх – и, положив руку ему на грудь, Никсон записал этот страх в свою память, отпечатал, как фотографию.
После ему много раз хотелось это повторить: со своей женой, с какими-то девицами, имен которых даже не запомнил, с говнюком Киссенджером, с еще десятками людей, которых он встречал – но Никсон ни разу этого не сделал. Обхватывая обеими руками шею Блэйка, он думает обо всех тех людях, которых мог бы убить, но не убил, и сводит пальцы, чувствуя, как под ними напрягаются жилы – жилы человека, который убил ради него чертова Джона Кеннеди, а потом – и чертова Роберта, самоуверенного маленького ублюдка.
За всю историю их совместной работы, Никсон сделал Блэйку больше подарков, чем своей жене или кому-нибудь из любовниц – зная, что мальчишки любят блестящие игрушки, пистолеты и ножи, а еще больше любят возможность пустить их в ход – пристрелить кого-нибудь, выпотрошить, сжечь его дом – Никсон щедрой рукой давал Блэйку и то, и другое. Он уверен в чувстве благодарности, которое тот должен испытывать.
Прямо сейчас он думает о своем младшем брате, думает о том, каким бы тот вырос – может быть, сукиным сыном, вроде Эдварда Блэйка, разом полезным и опасным, вроде безумного пса, которого можно посадить на цепь, чтобы он тебя сторожил, вот только он все равно будет пытаться отхватить кусок мяса с твой ляжки всякий раз, когда будешь проходить мимо – а вот если прикормишь пса, он начнет прибегать на твой свист, прижав уши и опустив хвост. Благодарный и послушный пес, беспородный щенок, лучший подарок на Рождество.
И еще он думает о том, что Блэйк – единственный, кто, может его вынести, стерпеть, единственный, кому хватает сил, смелости – или глупости – не отводить взгляд, когда Никсон показывает свое настоящее лицо. Вот поэтому он до сих пор ценит Блэйка. Вот поэтому он до сих пор трахает Блэйка, хоть тот и давно уже не прежний красавчик – глядя на его морщины, его шрамы, Никсон думает обо всех его прожитых днях, всех убийствах, всех победах, которые тот оставил за плечами, и чувствует сопричастность к ним.
Скоро мир может рухнуть как карточный домик: не осталось ничего, что могло бы помешать Советам запустить свои ракеты, свои машины, уничтожающие все живое. Никсон думает об этом прямо сейчас, это подстегивает его, придает ему сил, больше, чем что бы то ни было, даже больше, чем Вьетнам, смерть Кеннеди, память об Артуре, больше, чем все крики и оплеухи отца. Этот момент – самый лучший в его истории, даже лучше первой инаугурации или дня, когда тот же Блэйк, но еще полный сил, впервые опустился перед ним на колени: тогда он всего лишь получил в личное распоряжение лучшего солдата своей армии, лучшего пса на своей псарне – никакого сравнения с ожиданием грядущей катастрофы. Здесь и сейчас, в овальном кабинете, накануне третьей мировой, его сердце бьется, как никогда.
Это – гребаный Белый Дом, но Никсон не думает о возможных скандалах, о возможных неприятностях: ничьей слово не может быть сильнее его слова, и нет никого, кто мог бы сказать что-то против увлечений президента. Когда-то он думал, что Блэйк может решить его шантажировать, но тот всегда был слишком прост для таких поступков, слишком уж прямолинеен, и иногда Никсону жаль, что это так – может быть, если бы ему было чего бояться, это развлекло бы его лучше любых пожаров или порнофильмов.
Сейчас только чужой страх делает его сильным, могущественным, желанным, только он с самого начала заставлял его идти к власти – к возможности держать других в страхе: возьми их всех за горло, напомни им всем, кто тут хозяин, у тебя есть ракеты и бомбы, и живой ядерный щит, ты способен устраивать сотни кубинских ракетных кризисов каждый день. И Блэйк чувствует, знает то же самое, хоть и смотрит сейчас на страх с другой стороны. Они движутся друг другу навстречу, страх между ними медленно нарастает, сливаясь с предчувствием конца света, накатывающим со всех сторон, как гигантский прилив, и Никсон кончает, шумно втягивая в себя воздух. Можно сказать, что все закончилось, но ничто никогда не заканчивается. Мир вот-вот рухнет, Никсон чувствует, как все дрожит, но не чувствует страха, уже ничего не чувствует, кроме спокойствия. Он кладет ладонь между лопаток Блэйка, надеясь услышать, как тот смеется – но тот молчит, неподвижный, как труп, и, на секунду, Никсон снова видит вместо него своих мертвых братьев, сначала – Артура, потом – Гарольда, а потом – самого себя, Откидываясь назад, он застегивает ширинку.
Блэйк закусывает губу, и пытается представить себе привкус крови во рту, но не способен почувствовать ничего, и слышит только шум внутри собственной головы. Никсон покровительственно опускает руку ему на шею, точно подтверждая, что выпил все его силы до капли, чтобы быть лучшим президентом Америки даже после конца света – и это их последняя встреча, она была бы последней, даже если бы Блэйку и не было суждено умереть десять дней спустя, превратившись в кровавый бифштекс, начиненный осколками стекла и сломанными костями. Кости Никсона не сломаются никогда.

fin.

@темы: Watchmen: фэндом в целом, Фэндом: Watchmen

---

[silver_autumn]

Название: За следующим километром
Фэндом: Сверхъестественное
Персонажи: Руфус, Бобби
Рейтинг: G
Категория: джен
Тема: Шут
Размер: 150 слов
Предупреждения: смерть персонажа

Он не задерживается на одном месте – гонит вперёд и вперёд, выжимая максимум из своего пикапа. Дороги сливаются в одно сплошное серое пятно, и он оставляет позади потери и поражения так же легко, как сотый километр захудалой трассы. У него в адресной книге – десятки номеров, но только один стоит на быстром наборе.

Бобби говорит, что он бросается в омут с головой, говорит, что пора включить мозги и перестать быть таким дураком – и так недолго осталось, так зачем приближать неизбежное?

Руфус отбрехивается несмешным анекдотом – как всегда. Выставить себя шутом, показать, что плевать на всё, всё хорошо, прекрасно, и птички поют, и солнышко светит, а что кидают косые взгляды и у виска пальцем крутят – так я не замечаю, видите? Я не смотрю.

Руфус гонит пикап вперёд, не зная, что ждёт его за следующим километром асфальтового полотна, не думая об этом.

Он не знает, что через три дня землю на его могиле пропитает запах старого доброго виски.

@темы: Фэндом: Supernatural, Supernatural: охотники

---

[D-r Zlo]

Название: "Путь истинный"
Фэндом: "101 далматинец"
Персонажи: Круэлла де Виль
Категория: джен, психология
Тема: Суд
Размер: 856 слов

текст

Красные длинные ногти идеальной формы, не облупившиеся и не покрывшиеся заусенцами даже во время тюремного заключения.
Неестественно алые губы – такое чувство, что их обладательница красит их даже сейчас, когда у неё нет ни помады и ничего косметического.
Белая кожа – но не аристократично-бледная, с уходом в охру, а болезненная, под стать тюремным стенам.
Серые улыбчивые глаза, которые моментально могут поменять свою высокомерную эстетскую весёлость на истинно бабскую ненависть и злость.
И чёрно белые волосы, которые пусть хоть давно и не укладывали, но тем не менее лежали они на плечах с истинно королевским величием.
- Чума, - сказала одна из надзирательниц другой, вяло покуривающей в выцепленную с трудом минуту свободного времени. – Уж казалось бы, пожила тут, должна бы себя по-другому вести…
Вторая мрачно посмотрела на лежащее на столе дело Круэллы де Виль, и неохотно, словно это доставляло ей какие-то трудности, произнесла:
- Такие не меняются. У неё ж на лице всё написано.

"В чём смысл Вашей жизни, мисс де Виль?
Один? На всю жизнь? Милейший, что Вы говорите! Вы же сами понимаете, что это глупости и бред. Это как бесконечно носить одно-единственное пальто: рано или поздно ты вырастешь из него".

Жёсткость наказания заметно смягчилась деньгами самой де Виль: конечно, ей пришлось потратиться, чтобы обустроить себе быт в тюрьме, раз она не может – ах, какая жалость! – выйти отсюда, но по крайней мере именно ей было дозволено то, чего не было дозволено прочим заключённым. Она по-прежнему – уже, правда, словно невзначай, - хвасталась брендами своих вещей, словно не боясь того, что её могут обокрасть или избить. Да что уж там говорить, она даже ела в отдельности ото всех!
Тюремное начальство с напряжением ждало момента икс, когда кичливая богачка могла поплатиться за своё поведение, но каким-то чудом пронесло. Хотя возмущенный ненавистливый шёпот провожал её вплоть до калитки.
Круэллу же это не беспокоило совершенно. Она даже шумно удивилась, почему никто из «девочек» её не провожает, ведь «они же такие душки».
Но, как только к ней подъехал её лимузин, как она тут же совершенно забыла о «душках» и, громко щелкая каблуками, направилась к нему.
- Нет, такую ничего не поменяет, - мрачно ответствовала курящая надзирательница своей коллеге.

"Чем Вы занимаетесь в свободное время сейчас, пока Вы… эээ…
Ну, милый, зачем же так мяться? Говорите прямо – «пока ты, старая кошёлка, в тюрьме», я совсем не обижусь. Со свободным временем тут есть определённые проблемы – постоянно приходится что-то делать, уму непостижимо! Даже в свободное время я чем-то занята. Нарисовала пару эскизов к пальто… ох, «зелёные» меня расстреляют после этого заявления! Но, поверьте мне, ничего такого. Всего лишь хлопок и шерсть. Я многое изменила в своих взглядах".

- О, Додсон, здравствуй! – воскликнула она, садясь в машину. – Поехали скорее от этого места, у меня жутко кружится голова.
- Да, мэм, - сдержанно ответил ей водитель, сильно удивлённый тем, что с ним в кои-то веки поздоровались – и кто, сама Круэлла де Виль!
- Как я понимаю, дело моей корпорации – полная дрянь?
- Именно так, мэм.
- Ну что же, это не так страшно, есть стимул заняться чем-то другим.
Лицо Додсона на секунду вытянулось: этот день для него начинался с невероятных потрясений.

"Скажите, Вам не жалко крушения величия Вашего дома моды?
Ничуть. Это дело с собачками открыло мне глаза и я понимаю то, насколько же я была неправа. Впрочем, любимых детей всегда немного жаль, даже когда они совершают глупости".

- Как «Анита-дорогая»?
- Я не интересовался, но, кажется, вполне успешно. Её муж неплохо раскрутился в последнее время.
- Роджер? Хм, никогда в него не верила. Наверное, очень зря. Мы можем к ним заехать?

"И как же сменились Ваши жизненные ценности?
О, теперь я понимаю, что самое главное в этой жизни – это любовь. Я и раньше это знала, но любовь к шубам и любовь к этому миру – немного разные ведь вещи, верно? Впрочем, шубы я люблю и сейчас".

- Почему же?
- Они не столь давно переехали. Далматин-хаус, единственный в мире особняк с кучей собак.
- Далматин-хаус! Как это прекрасно звучит, Додсон, Вам так не кажется?

"Не хотели бы Вы изменить свою жизнь после всего этого?
Конечно бы, хотела! Ведь этот случай открыл мне глаза. Я знаю, что такое – настоящая райская жизнь, но теперь я понимаю, что это – сущий ад. Построить дело на жизни несчастных крошек! Уму непостижимо! А ведь раньше я считала это единственно верным выбором. Просто не верится, что была недавно именно такой. Я очень тяжело переживаю свою неправоту, но, увы, увы… И боги бывают неправы, что уж говорить о людях".

- Да, мэм.
- И Вы не знаете, где они живут, поэтому и не можете туда заехать?
- Это далеко от Лондона, мэм.
- Что ж, значит, поеду чуть позже, - Круэлла откинулась на спинку кресла и остро улыбнулась своим мыслям. – А сейчас, пожалуйста, вези меня домой. Мне нужно многое… уладить.
Она взяла в руки сумочку, чтобы достать из неё портсигар с сигариллами, и из неё нечаянно выпал чек по покупке изониазида; Круэлла быстро перехватила бумажку в воздухе и засунула её поглубже в сумку. Она нервно закурила, но вскоре Круэлла развеселилась и вовсю щебетала по телефону с подругой.

"И чем Вы будете заниматься в дальнейшем, какие Ваши планы в будущем?
Поставка собачьих кормов. Да, это менее прибыльно, чем дом моды, но – кто-то же должен заботиться о несчастных крошках!".

@темы: Мультфильмы компании Disney: фэндом в целом

---

[CheshiNeko]

Название: Память.
Фэндом: Samurai Deeper Kyo.
Персонажи: Кёширо, Кё.
Рейтинг: PG
Категория: джен
Тема: IX Отшельник (одиночество, странствия, бескорыстное служение).
Размер: 625 слов

читать

Кёширо стоит перед табличкой с разыскиваемыми и смотрит на одно из объявлений.
Качественное такое, с портретом. Правда, художник многое преувеличил, и в итоге с плаката на Кёширо глядит нечто весьма слабо похожее на человека.
Кёширо вспоминает, каким он видел легендарного демоноглазого Кё, убийцу тысячи человек.
Он бы хотел вспомнить, как Кё ухмылялся его шуткам поверх бутылки сакэ. Или как он умиротворенно прикрывал глаза, выкуривая трубку. Или как он, припершись среди ночи в разодранном кимоно, с ранами по всему телу, говорил: "Аа? Да это все херня" и заваливался спать, подложив руку под голову.

Но эти воспоминания стерлись со временем, а в голову лезет только одно: широко распахнутые алые глаза, перебегающие с острия меча на его лицо, нет, не испуганные - просто изумленные, изумленные донельзя тем невероятным фактом, что Кёширо победил; или даже нет, куда более тем фактом, что вместо того, чтобы убить побежденного, как собирался, Кёширо не может заставить себя сдвинуть катану еще на полсантиметра и перерезать артерию.
Кёширо знает, что победил только потому, что ему есть за что драться. Что полсантиметра между лезвием и горлом - это все, что отделяет его от спасения любимой женщины.
Но...
...ему уже случалось убивать человека, который считал его другом. И которого он тоже...
- Я просто не могу! - стонет он, зажмуриваясь, будто пытаясь скрыться за занавесом век от этой кошмарной реальности, в которой ему приходится выбирать между жизнями Сакуи и Кё.
И вдруг, каким-то чудом, не иначе, ему приходит в голову другой выход из ситуации.

Перед тем боем он сказал, что больше не собирается убегать, а в итоге что? Убежал еще дальше.
Надо бы хмыкнуть, но Кёширо не в состоянии заставить губы двигаться должным образом, хоть и научился за прошедшие четыре года улыбаться открыто и легко, как будто у него нет прошлого - не для себя, для других.
Чувствуя себя бесполезным ублюдком, предавшим всех, кто был ему дорог, он решил попытаться сделать хоть что-нибудь - и стал странствующим лекарем.
Да, он ничего не понимал ни в травах, ни в химии, но зато знал два десятка заклинаний на любой случай повреждения такого несовершенного человеческого тела. Большинством его снадобий можно было разве что травить тараканов (и то, это было бы слишком жестоко), но в его руках они превращались в чудесные эликсиры.
И каждый раз, когда он видел благодарную улыбку, раны его прошлого ненадолго прекращали болеть.

Он так привык к одиночеству, что уже сам слабо верил в то, что когда-то у него действительно были близкие люди. Он чувствовал, что если позвать свою память, она вернется, накатит полной волной, и окажется, что они до сих пор дороже всего для него... но он боялся не выстоять перед этой волной, потому что кроме любви он вспомнит все зло, что причинил им.
Он до сих пор носит с собой меч Кё, хотя свой оставил у того, кто его выковал. Зачем? Он и сам не понимает, но что-то внутри него воспротивливается, встает дыбом, стоит только представить, что Тэнро не будет под рукой. Кёширо старается не думать, что это может быть. Он связал ножны и цубу меча тряпками, чтобы даже при желании не суметь вынуть его сразу, - секунды хватит, чтобы вспомнить, что он зарекся им пользоваться.
Он скорее умрет сам, чем отберет еще хоть одну жизнь.

Но с недавних пор началось то, чего он так боялся.
Кёширо просто все чаще и чаще снится Кё. Он сам стоит у каменной стены и не может пошевелиться, а напротив, за железной решеткой, беснуется легендарный демон - бросается на прутья клетки, пытается вырвать их. Лица почти не видно за прядями длинных нечесанных волос, взлетающих при каждом движении, но иногда из-за них все же сверкают алые глаза, полные ненависти и ярости.
Кёширо просыпается от того, что Тэнро мелко дрожит в ножнах, будто тоже пытается вырваться наружу.

На следующий день Кёширо снова месит ногами дорожную пыль.
Он не может нигде задерживаться.
Кё, заточенный в его теле, скоро проснется.

@темы: Samurai Deeper Kyo: фэндом в целом, Фэндом: Samurai Deeper Kyo